Не вижу снов, не помню огорчений.
Уходит в прошлое мой беспокойный век.
Эпоху «Сникерсов» и пошлых развлечений
Уже не так воспринимает человек.
А я трясусь в разнузданном вагоне…
Цель не ясна, но я все так же тороплюсь,
А кто-то мерзнет на простуженном перроне
И исподлобья молча сдерживает грусть.
Чума застоя меня, к счастью, миновала.
Но, все же, прошлое хранит больной осадок.
Сегодня — мы живем бедой Цхинвала,
А завтра — будет общий беспорядок.
Виват коррупция!!! На все глаза закрыты!
Крестьян и беженцев серпом по венам режьте!
Уже свободу разменяли на кредиты,
И озабочены ценой Сибирской нефти.
Да, выход есть: переплатить вдвойне
И посвятить всю жизнь долгам по ипотеке.
Или погибнуть на невидимой войне,
Оставив детство и любовь в бумажном веке.
Хочу уснуть ленивой кошкой на диване,
Но чувство преданности вновь зовет страдать.
Пусть без меня там кто-то ставит «Дядю Ваню»,
Я не привык своей природе изменять!
Я буду пьяный, как всегда, харкаться кровью
Среди всеобщей Российской нищеты,
А вы поставьте крест к немому изголовью…
Меня послали в бой и дали холостых!
Я пропаду в Уральской осени! Еще
Надену чистую крахмальную рубаху.
И хоть религии ведут неравный счет,
Отличий нет между Иисусом и Аллахом.
Нам Смерть — игра, когда есть водка, хлеб и ружья,
Попутный ветер, баки полные бензина…
Мы все — опричники «международной дружбы»!
И снова мать ждет из горячей точки сына.
Спаси нас, Господи! Но тишина в ответ…
И на ходу, в мобильник сбрасывая строчки,
Я успеваю проскочить на красный свет.
Я вновь у цели — стих закончен, ставлю точку.

Не пишет, что-то мой ворчливый друг…
Наверное, опять не просыхает.
Давно не жали мы друг другу рук,
И скоро ли пожмем – ни кто не знает.

Он, как и я – законченный добряк,
Хотя бывает чересчур невыносим.
В такие дни нас с ним спасает лишь коньяк
И круглосуточно живущий магазин.

Ему не стать уже успешным сомелье,
Хотя в спиртном он разбирается прекрасно.
А может он уже мечтает о семье…
В своей «однушке» курит трубку беспристрастно.

Я опять прочитал твои слезы,
Нарисованные черной тушью.
Все смешное бывает серьезным,
Очень личным, горьким и грустным.

Мы сажаем стихи на полях,
Где страницы засеяны прозой.
Сорняками покрыта земля,
Каждый плод — триумфальная доза.

Мне сегодня сказали про нас,
Что мы психи, что я, что ты.
Если примет меня Парнас,
Посвяти в мою честь цветы.

Жуйте серу и нефть в «бабл-гамах»,
Ждите Божьей манны с небес!
На правах защищенной рекламы
Вам не выпишет льготы собес.

Не грустите об уровне жизни.
За мечтою не стоит гоняться.
Не увидел в товарище слизня?
Людям свойственно ошибаться.

Родились, так живите, как следует!
В этом мире дерьма всем достанется.
Кто там с вами еще беседует,
И нахально из телика скалится?!

Сколько стоит нынче веселие?
Правды нам покупать не хочется.
Это «Вербное воскресение»,
Как лекарство от одиночества.

Неумытые, злобные, кислые
Мы, как узники темного карцера.
Заблуждаемся в собственных мыслях,
И пинаем друг друга по яйцам.

Мы покорны компьютерным гениям,
Нам осталось лишь чтить демократию,
Ненавидеть с утра понедельники,
Расползаясь на жестких кроватях.

И как будто от нечего делать
Выйти замуж или жениться
На другом человеческом теле.
И немного зарплаты стыдиться.

Тебе я образ свой отдам,
Он, правда, выглядит неважно —
Помят немного тут и там,
Это заметит сразу каждый.

Но дело не во внешнем виде,
А в том, что спрятано внутри.
Меня захочешь ты увидеть,
А я на фото — вот, смотри.

Пройдет немало долгих лет.
Помнется, выцветет картинка,
А ты достанешь мой портрет
И вспомнишь парня из глубинки,

Что рядом быть с тобой хотел,
Хоть и звонил довольно редко.
Сейчас, наверно, постарел…
Да и сама уж не конфетка.

Глаза закроешь и вздохнешь,
Затем чуть робко улыбнешься,
Мой снимок в ящик уберешь
И вновь к делам своим вернешься.

Я ел остывшую любовь,
Кусал ее нагую мякоть.
Стекала выжатая кровь
По коже рук… Хотелось плакать…

Седые волосы мечты
Еще сильней белели ночью.
«Не торопись,» — сказала ты:
«Доешь потом, если захочешь.»

Поужинав, спустив штаны,
Я шел к воде почистить зубы,
В плену Амура-Сатаны,
Любвеобильного паскуды.

Я шел туда, где был ручей,
Текущий из локальных труб.
Я был один, я был ни чей!
Невозмутим, влюблен и груб.

Ты – не доеденная мной,
Лизала бок, кровоточащий.
Затем поехала домой,
Чтоб тоже встать под душ журчащий.

Присев на мятую постель,
Ты снимешь черные колготки.
А я застряну меж петель,
Сглотнув слюну в сухую глотку.

Мы оба съели много лжи,
В порочной дерзости растаяв,
Сменили пальцы на ножи,
Друг друга лезвием, лаская.

Сквозь светло-желтую вуаль
Своих замызганных истерик,
Ты безразлично смотришь в даль
И ни во что уже не веришь.

Прижав к губам кусочек льда,
Я вспомнил твой пупок прелестный.
А по щекам текла вода –
Струя молекул слишком пресных.

И просидев весь день в бистро,
Мечтал я, все начать сначала.
А ты стояла у метро
И на звонки не отвечала…………

Заклей глаза бумажным скотчем.
А хочешь — пой попсу на кухне,
Считай долги, дрожи и, в общем,
Дождись, когда планета рухнет.

Мне нечем злить себя сегодня.
Я вижу, что и ты устала:
Искать в покое безысходность,
Когда от жизни кайф поймала.

Пускай твердят, что жить опасно!
Поверь мне, все не так уж сложно:
Мы на куски порежем счастье
И раздадим его прохожим.

Я напишу тебе поэму
размером в сорок СМС-ок,
Перечитаю вслух Моэма
И, может быть, прибавлю в весе.

Мы поиграем в PSP,
Возьмем пивка в ларьке напротив,
И может, даже переспим,
Конечно, если ты не против.

И так все время, без конца,
Я буду плакать и смеяться.
Сняв маску с белого лица,
Уже душой начну меняться.

Свет люстры капал с потолка,
Февраль пинал ботинком в печень.
Как вкус сухого молока,
Першил в гортани зимний вечер.

Лоснились блеском плинтуса
И зарастали пылью полки.
Бежала дрожь по волосам
И забиралась под футболку.

За беспощадной гранью зла
Цвели сараи с гаражами.
А с неба падала зола…
Мороз нахально руки жалил.

Вагоны старых электричек
Возили груз стереотипов.
А люди жгли головки спичек,
Курили сигареты с фильтром.

Под черным тюлем на полу
Я умирал не причащенный.
И ел остывшую золу
Идей, ни кем не разделенных.

И коснулись две судьбы одна другой ладонью,
Соскользнули вниз, к земному, с тающих вершин,
Закружились лепесточком в поднебесном море,
Озаряя светом алым серость паутин.
Глаз серебряных ресницы распахнулись жадно,
Впитывая нежность из воздушной теплоты,
И вершинная отселе талая прохлада
Испарилась в трещинках судьбиной наготы.
Пролетали ветры злые, мнящие свободой,
И дождей холодных капли остудить клялись,
Но сведённые любовью вместе год за годом
Всё идут, ладонь в ладони, по дороге в жизнь.

Полночный берег, шум морской волны
Лелеют слух и будоражут чувства.
Вчерашней ночью встретились мне вы,
И стало всё поверхностно и пусто.
Который раз на этом месте жду
И вспоминаю дивного мужчину:
Глаза-гранаты, стан и белизну
Воротничка, прикрывшего щетину.
Как жаль, что имени не знаю я!
А может быть, важнее эта искра
И миг, что кажется столь райским?
Тогда и вы, далёкий, стали близким.
Полночный берег тих, но груб со мной.
О вас он шепчет на ухо, тревожит
И наполняет лёгкие смолой
И никотином въедливым, и гложет.
О, имена!.. Отнюдь не нужный фарс!
Есть вещи явно поважнее в мире.
Одним глазочком, чуточку, хоть раз
Увидеть вас в синеющем эфире*.

*эфир-в античные времена понимался как заполнение пустоты