Моя Родная очень огорчается,
Что мало о ЛЮБВИ пишу. И вообще
Тоскливыми стихи что получаются
И в политическом настроены ключе.
И как же с нею мне согласиться,
Но ничегу с собой поделать не могу.
Душа болит. А иногда не спится.
Мне высказаться хочется врагу.
Кто враг? А оглянись вокруг.
Живем мы как. Кто правит балом.
Ведь Абрамович мне совсем не друг.
Не он один. В Москве таких навалом.
Откуда взялись? Как вошли во Власть?
Ведь знаем, что под стягом Демократии,
Россию-Матушку решили обокрасть,
Объединившись в банды-партии.
Тех кто разрушили Союз знаем в лицо.
Они зовут Народ наш — быдлом,
Которое и пустят если на крыльцо
Своих дворцов, то в положеньи незавидном.
Да, мы как личности им не нужны.
Ведь легче управлять кто в опьянении.
Не от достойной жизни — ОТ НУЖДЫ.
Наркотиком убитым поколеньем.
Цветами лжи пестрятся революции
На обломках ИМПЕРИИ РОССИЙСКОЙ.
То претворяются в жизнь амбиции
В бывшем колонии Английской…
А действия Властей наших — АБСУРДНЫ!
Как можно собственный Народ так унижать!
Я понимаю — были бы богатства наши скудны.
А как живем? Грабь вашу мать…
24.03.2005 г.
Торгуют все. Торгую я,
Торгует вся моя семья.
Торгуют всем, торгует всяк
Богатый, середняк, босяк.
Всюду палатки, магазины
Для потребительской корзины.
И электроники полно.
Но все же мы идем на дно.
Не хочет девушка родить.
Не можем мы производить
Ни самолет, ни дрель, станок…
Бриллианты свистнул Козленок.
Кто уголь умыкнул, кто газ.
Кто государственный лабаз.
Кто-то на Запад нефть качает.
Народ, меж тем, совсем дичает.
Бывший колхозник водку пьет,
Хлеб за бесценок продает.
И труд рабочего бесценен — В ничто рабочий наш оценен.
И повсеместно — деградация
Уж не читающая Россия нация,
А плотоядно интернетом озабочена,
Рекламой с детства заморочена…
Бандит стрижет свои купоны.
И, наплевавши на Законы,
Верха жируют, Веселятся,
Пируют, рожами лоснятся…
Недолог век такой Страны,
Где Власть с подачи Сатаны,
Гонясь за призрачными кушами,
Торгует человеческими Душами.
01.03.2005 г.
Все в церкви тихо и темно,
Истлел последний луч лампады,
Луна светит сквозь окно
На позолоченные оклады
Иконостаса. Все кругом
Давно почует мирным сном.
Уже и сам игумен строгий
Свои моленья прекратил
И, перекрестясь, на одр убогий
Седую голову склонил.
В кельях сон и тишина…
Но в церковь дверь отворена…
И слышится, то говор важный,
То глубокое молчанье;
И свод глухой и влажный
Вторит каждое звучанье.
Пред грешником стоит чернец,
Неподвижно стоят оба;
И их речи — голос гроба,
И грешник бледен, как мертвец.
МОНАХ
Мой сын, опомнись! перестань!
Страшен помысел злодейства.
Ненавистна и ужасна брань
Лукавого судейства
Тому, кто праведность блюдет,
Того уж змей к себе завет.
Смирись, довольно! время, время
Один тягостный покров
Испытания… Грехов
Сложи мучительное бремя.
И грешник пред святым отцом
Без силы на колени пал,
И с бледным, пасмурным лицом
Он исповедь так начинал.
ГРЕШНИК
Моя сестра была одна
Отрадой сердца моего!..
Что было в жизни? — все она;
Мне не было дороже никого.
Мать наша рано умерла,
Отец на службе вечно был…
Я с малых лет за ней ходил,
Она на руках моих росла,
Не зная нужды глас,
Не зная горечь ожиданья;
Что ни пожелает — тот же час
Ее исполняются мечтанья;
Желает милого зверка,
И вот его уже ласкает,
Желает украшенье — и вот ее рука
Кольцо собою украшает.
С малых лет в ней было
Все очаровательно, все мило:
Наивный, тихий нрав, простые
Движенья, очи голубые,
Доброта с душой томной,
Подаянья просит ли дорогой
В рубище бедняг убогий
Или старец в ризе темной
Вспоможенье молча ждет,
Она мила! всем подает
Всегда тихою и скромной.
Но не одни природные красы
Ее собою украшали,
Ее свободные часы
В искусствах милых протекали:
Она фортепьяно оживляла;
В вечерние часы досуга
Она сердце, и отца, и друга
Его игрою услаждала.
Толпы молодых людей
Руки ее тогда молили.
И вот жених случился ей,
Мы с ним ее благословили,
И в скором времени отец
Повел бедняжку под венец.
Мы думали: прекрасней доли
Не может быть, хорош собой,
Богат… но вишней воли
Мы не знали сей порой.
Было все благопристойно:
Он с нами был любезен,
В житейских мелочах полезен
И вел себя всегда достойно,
Но скрытый тишиной ночей
Он пировал среди друзей,
За бутылкою вина, в жаре веселья,
Танцуя, в карты он играл.
В пылу развратного веселья
Он ночь за ночью провожал,
Она тайно изнывала,
Смотря на мужа своего,
Переносила молча все, его
Она ни чем не упрекала.
Как все терпеть она могла,
Не знаю! — все молчала;
Никому не открывала
Беды своей… и умерла…
Из-за него!..
Скажи, старик,
Могу ли я забыть на миг
Всю жажду мести?
И оставить без наказания его?
Все забыть? и ничего
Не предпринять для кровной чести?
В убийце брата возлюбить!
И — и кровь ему мою простить!..
Нет, не могу я.
МОНАХ
Без прощенья
Нету в мире нам спасенья.
Покоя, жизни — ничего
Нет на свете. Без него
Нам нет с собой и примиренья.
Сказано в святом писанье:
«Не убей!»
Так, сын мой,
Христианскою душой
Смирись в своем страданье.
Бог всевидящ. Что ни сотворит
Во благо. Пройдет время,
И пламя злого семя
В груди твоей он охладит.
ГРЕШНИК
Меня ты не поймешь;
Ты не любил! любви не знаешь!
В своих кельях обитаешь!
Одной верою живешь!
Но если б знал ты как ужасно,
Каким неистовым огнем
Сгораю я всечасно,
Ты б не судил таким умом.
Нет! ты сам бы, не робея,
В тиши ночей, как вор
Зарезал б спящего злодея;
И угасающий последний взор,
И стон его с моленьем
Тебе б служило утешеньем.
И ты бы долго наслаждался
Его взглядом, упивался
Его стенанием…
МОНАХ
Несчастный!
Заблуждается как он!
Что в душе питает! погружен
Во мрак, какой ужасный!
Мой сын, ты прав:
Я обитаю в кельии, страшусь
Всевышнего, избрав
Простую жизнь, ему молюсь
Вседневно я. Но было время,
Время жизни молодой,
Тогда не нес я бремя
Монашества… Сын мой,
Ныне открою я перед тобой,
Впервые в жизни, — жизнь свою.
Так слушай исповедь мою.
Я рос один. В семье чужой.
Отца, ни матери не зная.
Бранились люди надо мной,
Мое сиротство призирая.
Их обиды я терпел,
Сносил молча их презренье,
И мучимый понять не смел
Их жестокое гоненье,
И как испуганный зверек,
Забившись в угол, я живал.
Всюду дик и одинок.
Затравленный понять не мог
Добра — его не отличал.
Бывало, что в меня
Бросают камни — на мой крик
Бежит напуганный старик,
И к нему холоден я.
Я на помощь отвечал
Его злобой и призреньем.
С каким тогда ожесточеньем
Я от себя людей толкал.
Но иногда к себе домой
Один священник брал меня,
И за столом одной семьей
С ним тогда обедал я.
Он мне давал, и кров, и пищу,
Не ожидая ничего
Взамен. Из-за дикости к его
Не стремился я жилищу.
Шло время. У меня
Ни бедной хижинки, ни поля;
Живу в заботах, в муках я,
Постыла мне такая доля,
И решил я в час ночной
Счастье найти в земле чужой:
Я в лес ушел. В его тени
Я злато добывал кинжалом;
Зажил, забыл о малом
И прошлого оставил дни.
Тогда я жалости не знал,
Зло смеялся над мольбами
Нищего; с него последнее снимал,
И жестокость награждал
Свою несчастного слезами.
Приятно видеть было мне
Его слезы униженья,
Когда в пустынной стороне
Над ним свершал я преступленья
Насилия и ограбленья.
Я никого не пропускал:
Ни вдова, ни поп убогий,
Ни даже старец одноногий
От меня не ускользал.
Но время шло. Меня поймали.
Из леса в город привели.
Железом ноги мне сковали
И в темницу отвели.
В цепях, за душными стенами,
В тиши, в кромешной тьме
Я полагал в своем уме
Всех неправыми речами
Виновными в моем несчастье
Заключения: солдат,
Приведший из лесу в ненастье
Меня в сей едкий смрад,
Был виновен, и старик
Невинный в этот миг
В грехах моих был виноват.
Но позже ужас я увидел
Моих деяний, — и в глазах
Своих себя возненавидел,
Но пожалел затем в слезах,
Вспомнив юности мученья,
Людей жестокость, злой язык.
И тогда во мне возник
Пламень жгучий отмщенья.
Я тридцать лет в тюрьме томился.
Все ждал: когда же? наконец
Случай верный мне явился
Заточенью дать конец.
Тридцать лет во мраке тьмы
Подземелье под стенами
Городской моей тюрьмы
Рыл я голыми руками.
И вот однажды в день ненастный
Я закончил труд опасный.
В тот же день я убежал
Под покровом буйной ночи;
Три дня, три ночи я блуждал,
Все край оставленный искал,
Не смыкая свои очи.
На день четвертый я нашел
Деревню, где живал,
Где так долго я страдал,
Мучался, где столько зол
От людей я испытал.
Снова ночи я дождался.
Под покровом темноты
Край грозою освещался.
Через овраги, сквозь кусты
Я на ощупь пробирался.
Наконец я очутился
Перед домом. Я вошел
Бесшумно и нашел
Старика. Старик молился,
Не замечая ничего.
Внезапно сзади я в него
Кинжалом кованым вонзился,
Захрипел он, повалился
Потихоньку, на меня
Лицом бедняга обратился.
Сквозь тьму в него впивался я,
Как вдруг грозою озарился…
И на колени пал старик,
Закрыл лицо и зарыдал,
И мучимый свой бедный лик
Он от рук не отымал.
У каждого своя есть повесть.
Она до времени молчит,
Но час придет — и совесть
Тогда о ней заговорит.
