Мы строим замки… замки на песке.
К мечтам восходим по ступенькам зыбким,
Непрочным, эфемерным, шатким, хлипким.
Держась за облака, идём с улыбкой
К сверканью грёз… на свет их вдалеке.

Всё ближе цель… яснее очертанья.
Прозрачнее становится туман.
Мечты, мечты! Мираж,… самообман.
Душою угодив в мечты капкан,
Себя мы обрекаем на страданья.

Небо свинцовое, тучи игривые.
Где мое счастье? Нетерпеливая.
Солнце усталое, месяц печалится.
Скоро и домик мой тихо развалится…
Скоро и я упаду на развалины.
Буду рыдать и смотреть на проталины.
Буду искать свое счастье заветное.
Счастье заветное… Бедная-бедная…
Только б не ждать у судьбы разрешения,
И не ловить голубые мгновения,
Чтоб не растаять в лазури безвременья,
И не взбираться к рассвету по темени…

Горит костёр на берегу высоком.
Пылает жарко ломкий сухостой.
Течёт внизу река, шуршит осока.
Грустит душа…… на сердце непокой.

Произошло всё…. как-то несуразно.
Исчезла ты…….затем один звонок.
Короткая обрывистая фраза:
Прости, прощай….и далее…… гудок.

Взмывая над костром, сверкают искры,
Уносятся……. и гаснут на лету.
Вот так и чувства…….остывают быстро,
Пройдя лишь им известную черту.

Скажи, огонь, – ну, как в любви гореньи
Суметь предотвратить тревожный сбой,
Пресечь попытки медленного тленья,
Подбросить хворост чувств – ответь, родной!

Погас костёр на берегу высоком,
Золу любви развеяли ветра.
На лист бумажный грустью одинокой
Струился стих в рассветный час утра.

Плачет Ангел над брошенным храмом,
Помнит Он как молились здесь встарь
Смотрит небо сквозь ветхую крышу,
Солнца луч проникает в алтарь.
Голые окна и голые стены
Страшная кладь кирпича,
Купол проржавленный, крест покосившийся
Молча нам в душу кричат!!!
Нет здесь икон, фрески смыты дождями,
Всюду разруха и грязь…
Слово заборное, грязное, черное
Здесь написала какая-то мразь….

Ангел грозен, прощенья не будет
И пощады не жди, не проси!
Как земле не преданный покойник
Эти церкви стоят на Руси!

В ознобе ломает, крутит, и броситься тянет на стену,
Что режет скалою воздух. Несет тоской за версту.
Метафорой сжав предплечье, ручку вонзаю в вену
И впрыскиваю густую, чернильную черноту.

И вздыбилась вена волною и накатила небом.
За нею — другие волны. Черный, дикий табун
По мне, грохоча, промчался, втоптал в бурлящую небыль,
Где настежь распахнуты двери, и где на засовы – табу.

Травой лепетали шторы, стелились зеленой равниной.
А сверху скрипели повозки – тащились вдаль облака.
Им табуретка-медуза играла на пианино
Плиты, и мелодию эту дверкою шкаф лакал.

Обои, сменив обойму, узорами изрешетили
Меня. Истекая фразой, я падал на потолок
В повозку, скрипящую мимо, за грань между шторой и штилем,
Я падал в зыбучие ритмы, чтоб в ступке себя потолочь.

Но небо посыпалось звонко. Толочь стало слишком накладно, — Вернул пыльно-серые скалы сверлящий, тоскливый звонок.
С улыбкой поспешно бормочут, протягивая рекламку:
«Входные стальные двери и крАбовый крепкий замок».

Еще вчера б тебя искала
И мир перевернула бы.
Но неожиданно устала
От своей каменной судьбы.

Еще вчера тебя ждала бы,
Да только начался рассвет
И бледный, утренний и слабый
Во тьму пробился новый свет.

Еще вчера была зима бы,
Но ведь не вечен ее час.
Еще вчера тобой жила бы,
Но не тобой живу сейчас.

Весна в душе и в сердце солнце
Поет мне песни о любви.
Я света жду в другом оконце –
К себе ты больше не зови.

На радость питерским озябшим голубям
Вытряхиваю крошки из карманов,
А в центре, по мостам и площадям
Идет молва гитар и барабанов.

Толпу засасывают двери магазинов.
И кажется – все это с нами было!
И воздух пах духами и бензином,
И ты еще, по-моему, не курила.

Мне изредка звонит мой старший брат.
Ему ночами снова плохо спится,
Он в жизни тоже многого боится,
Он тоже раб авансов и зарплат.

Я знаю, его мир не безупречен:
Он одинок, упрям и по уши в долгах,
Он переносит пневмонию на ногах
И каждый вечер алкоголем лечит печень.

Он собирает свое счастье по крупицам,
Всегда твердит, что мы душою не стареем!
А сам безумно устает, потом болеет…
И все не может никак угомониться.

И ежедневно нелюбимая работа,
После которой, так не хочется домой!
Хотя возможно он уже совсем другой…
Мы не созванивались с ним почти пол года.

Возглас кухоньку – тараном,
Словно тут базар:
«Мыши, крысы, тараканы,
Блядские глаза!»

В суете цыганку вспомнил.
Выкриком ее
В центре рынок был заполнен
Всклянь и до краев.

Про торговку, что с отравой,
Он мне рассказал.
Между ним и ней орава
Лет. И ждет вокзал.

Он в плацкартном – в мегаполис.
Провожаю я.
Травит комнатка мой голос
Строчкой жития.

Здесь, в углу гитару мучил
Я лет сто назад.
А в дверном проеме – лучик,-
От цыганки взгляд.

Через век убил уколом
Этот черный луч.
В узкой комнатке с укором
В черноту лечу.

И повсюду шорох странный:
Под, и над, и за, — Мыши, крысы, тараканы?
Что-то про глаза…

Паровоз – циклопом, ночи
Полог разорвав.
Поезд проходящий точен.
Густ вагона вар.

«Ну, бывай»,- и я привычно
В тихий переход,
В глубь, под землю, — крот, отмычка.
Вдруг – Иерихон:

Голос трубный, звонкой раной
Спину наказав:
«Мыши, крысы, тараканы,
Блядские глаза!»

Обернувшись, я увидел
Только желтый свет –
Восковой, подземный идол.
Никого здесь нет.

Выскочил скорей наружу.
Путь – крысиный хвост –
Тараканов тьма утюжит.
Сверху — блядство звезд…

Шорох, зуд… Проснулся рано.
В зеркале – буза:
Мыши, крысы, тараканы,
Блядские глаза.

Я разбужу тебя стихами на рассвете,
Немного сонную и нежную такую.
И в губы осторожно поцелую,
Как матерей с утра целуют дети.

Оденусь тихо и раздёрну занавески,
Поставлю чайник, молча сяду у окна.
Как жаль, что ты привыкла быть одна,
И мне давно встречать рассветы не с кем.

И я приехал бы к тебе зимой на лыжах,
Забил бы гвоздь, или помыл посуду!
Простая дружба уже кажется абсурдом!
Мы незаметно друг для друга стали ближе.

(14.02.2012)