Летит жаворонок в небе:
Большекрылый и младой.
«Кем бы ты на свете не был,
Восхищайся красотой.

Злу, корысти неподвластен,
Ты из века в веки будь.
Красоту, своею властью
Я прошу, не позабудь!»
2000 г.

Когда поймешь, что меня любишь,
Моя любовь уже пройдет,
Совсем чужой тебе я буду
И ты мне тоже не знаком.
Ты понадеешься на случай,
Но он давно уже ушел.
Он был тобой давно упущен
И вряд ли ты его найдешь.

Ты понадеешься на веру,
Которой столько лет жила,
Но ты оставил ее первым,
Она навеки умерла.

Когда поймешь, что ты влюбился,
Я буду счастлива с другим.
Надеюсь счастье приключится
И ты окажешься любим!!!

В тех облаках, что проплывают мимо,
Твои черты мне чудятся, мой милый.
Вот лоб, глаза — как дивна эта схожесть!
Летит… летит твой лик, дробясь и множась.

С любимым разлучась, душа тоскует
И нежный образ в небесах рисует.
В соавторстве с игрой воображенья,
Кладёт мазки небесной светотенью.

В лучах заката облака пылают,
Твоей улыбкой небо догорает.
И, словно взмах твоих густых ресниц,
Трепещущие крылья стаи птиц.

Вновь скользят косые струйки по оконному стеклу.
Туча, чёрная злодейка, скрыла неба синеву.
Непогодной хворью маясь, загрустил красавец Май.
И в моей душе смятенье…и в моей душе раздрай.

Накануне мне приснился наважденьем сон дурной.
Будто милый целовался лунной ночкой не со мной.
Под берёзкой тонкоствольной, обнимая гибкий стан,
На ушко красотке юной о любви слова шептал.

Просыпаюсь – милый рядом. Безмятежно ясен лик.
На боку лежит, свернувшись…и тихонечко храпит.
Слава богу! Отдышалась…сон не в руку – отлегло.
Как, однако, настрадалась! Что за страшное кино?

Только…сладко улыбнувшись, вдруг причмокнул ты во сне.
Ох, ужель мой сон заблудший перекочевал к тебе?
Вот она – мужская верность! Стоит только задремать,
Пусть не наяву, но в грёзах….точно будет изменять!

Памяти отца, лётчика-истребителя, посвящается…

Две свинцовые пули, посланницы смерти,
Я на память храню о прошедшей войне.
Если скажут, что было не страшно – не верьте,
Было страшно… погибнуть в том адском огне.
В память врезался крепко денёк тот июльский,
Черноморское небо… мой «ЯК» в вышине,
Под крылом самолёта – лиман Тилигульский,
Город милый Одесса чуть-чуть в стороне…
Мой привычный маршрут, всё до боли знакомо.
Там внизу — дорогая, родная земля.
Николаев и Сливино. Аэродромы.
Истребительный полк. Боевые друзья.
… В небе вражеский «Мессер», ведущий разведку,
Получаю приказ на его перехват.
Атакую… прицелился… жму на гашетку.*)
Попадание… дымом противник объят.
Только вижу – пылает и мой «Ястребок»,
Подбирается пламя всё ближе и ближе.
Зацепил «ЯК» в атаке немецкий стрелок.
Вот огонь уже ноги и руки мне лижет.
Выбираюсь… с трудом покидаю кабину.
Самолёт уже факелом ярким горит.
Ветер дует в лицо обожжёное, в спину.
Белый купол спасительный мною раскрыт.
Приводнился, упал… была мелкой речушка.
Жгут растёртые в кровь на руках пузыри.
Там, в медчасти речной небольшой деревушки,
Оказали мне помощь врачи, как смогли.
На ногах от ожогов – белёсые шрамы.
Долго раны гноились, зажили с трудом.
В медсанбате попался мне доктор упрямый.
Присыпал раны содой… об этом потом.
… В парашюте нашёл я свинцовые пули.**)
Там застряли они, притаясь в глубине.
Не достали до сердца… не дотянули.
Я храню их как память о клятой войне.
Эти пули… на вид они лёгкие, вроде.
Хочешь, взвесь на ладони поблекший металл.
Об одном небольшом боевом эпизоде
Я впервые, дочурка, тебе рассказал.

*) Устройство для спуска курка огнестрельного оружия. В кабине истребителя
лётчик находился один, стрелка тогда не полагалось.
**) Парашют размещался в кабине на сиденье лётчика. Фактически лётчик сидел во время полёта на своём парашюте.

Я участь и сейчас приму любую,
Хотя и было столько грустных дней.
Я даже не живу – я существую
Посреди сотен любящих друзей.

Я улыбаюсь, я смеюсь, я развлекаюсь,
А в сердце только мгла и пустота.
И с болью я, наверное, не справлюсь…
Нет. Справлюсь. Боль давно уже ушла.

Я света в яркий день уже не вижу,
А ночью в темноте мне хорошо.
Я больше не люблю, не ненавижу
И мир вокруг бездушен и смешен.

Я знаю, меня любят, я нужна им,
Я солнце в их глазах и их сердцах.
Есть лишь одно, чего я не узнаю:
Зачем я скучная и глупая нужна?

Я не одна, но все же одинока.
Меня встречают радостью в глазах,
А я сижу в темнице, где нет окон
И просто исчезаю навсегда.

Зачем мне жить? Причин, конечно, много.
Но я о них не знаю ничего.
Я не одна, но все же одинока
И глупые обиды ни к чему.

Я уже не жду пощады:
Путь мой начат, путь открыт
Даже если счастье рядом
Этих дней мне не забыть.

Не забыть, как за удачу
Я друзьями заплачу.
От обиды не заплачу –
Просто плакать не хочу.

Я не знала, что за дружбу
Ненавистной стану я…
Вновь сковала злая скука
Мои чувства и меня.

Вновь мороз, метель, бураны,
Строгий взгляд опять мне в след.
Бередит все те же раны
И лежит все тот же снег.

Полуженщина – полуребенок —
Существо с лунной части души,
Голоском, что, как песенка, звонок,
Обо мне все, как есть, расскажи.

Ты развеешь мой прах.
По крупицам
Мне придется себя собирать.
Я воскресну. Но утром приснится
Безутешная лунная гладь.

Налетела, выла, бушевала.
Ветром буйным с ног пыталась сбить.
Истерично в небе хохотала.
Ветви злобно принялась крушить.
В окна исступленно колотилась,
Листьев ворох смерчем закружив.
Слёзы в три ручья пускать пустилась,
Улицы в озёра превратив.
Наконец утихла… измоталась,
Выпустила пар… изнемогла,
Оглядела землю… испугалась:
«Боже правый! Я ведь не со зла!
Ой, характер у меня стервозный.
В гневе не могу себя сдержать.
Вы меня простите… только грозы
Все такие… надо нас понять.
Побушуем, пошумим… остынем,
Нежно будем землю целовать.
Солнечным лучом её обнимем,
Станем тихо о любви шептать.

У вас дожди и буйные ветра.
У нас, напротив, солнце и затишье.
Ты эсэмэски мне исправно пишешь,
Мой парень из одесского двора.

По Трафальгарской движешься сейчас,
Часы свои сверяя по Биг Бену.
А помнишь, той весною обалденной,
Какие чувства расцветали в нас?

«I lav you baby» ты мне хрипло пел,
И baby хлюпала от счастья носом.
Серёжка, ну зачем ты улетел?
Ведь было нам с тобой легко и просто.

Те ночи под гитару до утра…
Каштан цветущий в белых свечках пышных.
А может быть, и впрямь ты возвратишься,
Мой парень из одесского двора?

Так повернула жизни колея.
Ла-Манш меж нами волны катит властно.
Серёжка, я ночами плачу часто.
Ты очень много значил для меня.

Серёга, коль девицу ты завёл
Себе какую-нибудь… Эмми или Дженни,
Пиши открыто: «Танька, я влюблён»,
И будь со мною предельно откровенным.

Но, если ты неравнодушно дышишь
К своей такой желанной раньше baby,
Серёжка, милый, где б сейчас ты не был,
Люблю и жду… жду и люблю. Ты слышишь?

Серёга, приезжай! Есть повод веский.
Наш старый двор… он по тебе скучает.
И та, которой шлёшь ты эсэмэски,
Она, поверь, в тебе души не чает.