Остывает твой зной, словно мятная ночь у реки,
Слышен стук каблуков
по начищенным клеткам паркета.
Забери у меня поскорей наши дни-мотыльки
И сожги их в кострах
своего полупьяного лета.

Разорви этот ветер на тысячи вздохов и слов,
Преврати эти слёзы в дожди,
как умела когда-то,
Запиши имена на обрывках несбывшихся снов
И забудь, что на свете за всё
наступает расплата.

В невесомости дней все дороги ведут в никуда,
Мне бессовестно врёт навигатор
всё чаще и чаще.
Остывает твой зной… и уже замерзает вода,
Чтобы снова растаять в чужом
для меня настоящем.

Было, не было, не знаю,
Но казалось как вчера,
Я под взглядом нежным таю,
Что открыла мне чадра.

Прислонился к шелковице,
Хоть какая — то, но тень.
Солнце жарит да ярится,
Впереди же целый день.

И вот тут, мне показалось,
Думал даже напекло,
Та, стояла и смеялась,
Мне же было не смешно.

Я глаза её увидел,
Сразу понял, что пропал,
Я стоял чего — то медлил,
Деревянным будто стал.

В них любовь непогрешима,
И услада для души,
И в ночи мольбы призыва
Поцелуем заглуши.

Я не знал, на что решиться,
Крест на мне, а здесь ислам,
И теперь ты будешь сниться,
Но, а я не тут, не там.

Ночью звёзды мерцают игриво,
Отражаясь в уснувшей воде,
И небрежно, в раскачку, лениво
Засияла луна в вышине.

А природа вокруг ликовала
В эту тихую, тёплую ночь,
И кружилась она, и плясала,
А недоброе сгинуло прочь.

И такою картиной любуясь
Начинаешь чуть — чуть понимать,
Что законам мирским повинуясь,
О всевышних нельзя забывать.

Позабуду про всё я на свете,
Ни о чём не жалеть, не вздыхать,
Всё проходит, но мысли как клети,
Не дают от себя убежать.

А в душе отпечаток от боли,
И прошедшее манит, кричит,
Не осталось ни силы, ни воли,
Постарел, задыхаюсь, разбит.

Может чудо поможет? Едвали,
Не уйти и не скрыться нигде,
Про любовь уже столько писали,
Не читал я пока о себе.

Суров с врагом, с сестрою ласков — И дерзок, и силён;
Но всё же с некоей опаской
Идёт на битву он,
И лихорадочно по телу
Проходит дрожь,
А в глазах блестит несмело:
«О, не трожь!»

И было так: взрывались ночью
Жёлтые шары,
А дальше — тени рвались в клочья
По правилам игры,
А дальше — снова нефть горела,
Озером лиясь,
И дрожало чьё-то тело,
Вдавленное в грязь.

В бою, среди песков горячих,
В овраге и в пыли,
Где копоть от озёр горящих
Скрыла лик земли,
Где кость от кости, плоть от плоти — Солдат и пулемёт…
Какой таинственной заботе
Он мысли доверяет гнёт?!

Он не ответит, не ответит,
Но, идущий в бой,
Он знает, что спокойно встретит
Приступ свой очередной.
И пусть смертельно бледны щёки,
И лоб горяч,
Но сердце… словно конь жестокий…
Вновь несётся вскачь.

А если ночью небо видишь
Вместо потолка,
И под открытым небом — видишь? — Лежит твоя рука,
Ты не пугайся, это значит — Здесь не нужен страх,
Ты просто видишь жизнь иначе:
Сразу в двух мирах.

Я — человек, и я же — лебедь.
И я одна в лазурном небе,
И, сбросив перья, вновь идёт
Княжна, скрываясь в лоно вод.
Чиста? Грязна? Гола? Одета?
Я — тень; но я не вижу света.
Я — день, и я не знаю тьмы,
Что в небе, что в стенах тюрьмы.

А вы, не ведавшие яви,
Вы обо мне судить не вправе,
О тех рубашках, что плела,
Как поутру роса взошла.
Меня ль вы примете в объятья?
Спешу к тебе, моё заклятье,
Чтоб в чёрной бездне потонуть,
Чтоб мне самой себя вернуть.

Пока не кончена работа,
И дни мои бегут без счёта,
Но где-то там, во мраке, Жнец
Всё ждёт, когда придёт конец…
Он придёт, уж я-то знаю:
Сама себя я обыграю.
Сама себя я прокляла,
Чтоб я сама себя спасла.

Я — Брахма, Будда, Шива, Вишну…
Когда другим меня не слышно,
Я понимаю: это — зло.
И всё же… что меня спасло?
Да то, что «может быть и хуже»:
Вдруг горизонты станут уже?
Ведь если Я не слышу ИХ — Тогда зачем весь этот стих?!

Кошка улыбается
Сфинксы всегда улыбаются
Когда падает солнце
А.Надеждин
1
Глаз горящих в ночи миндалины
Мне оставил на память Египет.
Пирамид нет – так на завалинке
В позе Сфинкса сижу, поглядите.
Не виляю хвостом, как кое-кто
И в глаза не смотрю я преданно.
Я привыкла скрывать эмоции
Да по крышам гулять в полнолуние.
Мне не нужен никто в товарищи –
Не страдаю от одиночества.
Но могу исцелить от боли вас,
Пожалеть, если очень хочется.
Колыбельную спеть вам ласково,
Рассмешить – такая затейница!
Только где и когда – не вам решать.
Мне, египетской, — воля вольная!

Читать дальше →

*   Алмазный фонд русской литературы, готические стихотворения — только в интеллектуальном андеграунде, поверх барьеров квазиславистской болотной амебообразной книгоиздательской системы
Яков Есепкин

Застолья с тенями у Аида

Второй фрагмент

В пировые — лекифы нефрит
Залиет дивным блеском садовым,
Иль утешна беспечность харит
Не царицам и пассиям вдовым.

Что юродным сюда и бежать,
Наши тени у ангелей хоров,
Туне смерти оцветники жать,
Буде ярка золота фарфоров.

Нас ищите меж Цинтий и Ев
О ваяньях садов Азраила,
Где угольные рамена дев
Тлят шелковий истечных белила.

Восьмой фрагмент

Меж оцветников терпких столы
Пышут златию, белы емины,
И младые вертятся юлы,
И шампанское льют в керамины.

Пироваем и днесь, царь Аид,
Мы о лилиях ядно-меловых
Рифмой чудной дивим бассарид,
Хмель вдыхаем гешефтов столовых.

Здесь и дочери наши — оне
Жгут амфоры беленою Цилей,
И серебро тлеет на вине,
Перемешенном с золотом лилий.

Одиннадцатый фрагмент

Сад цветочные феи блюдут,
Дерева золотыми канвами
По уголию Морты ведут,
Юных пассий манят кружевами.

Из фарфорников ночи ль пием
Хлад асийский, червовость Никеи,
Мнит успенных царей Вифлеем,
Рифм двоенье внимают алкеи.

И гляни — юродицы монет
Откупное серебро лелеют,
И в аурности млечных тенет
Их ваяния червные тлеют.

*   Алмазный фонд русской литературы, готические стихотворения — только в интеллектуальном андеграунде, поверх барьеров заскорузлой антихудожественной подцензурной книгоиздательской системы
Яков Есепкин

Застолья с тенями нимф

Одиннадцатый фрагмент

Нимфы кущ арамейских белы,
Дичь в жаровнях одесно готовят
Вновь тиады, лиют на столы
Цветность неб и патеры меловят.

Иль сюда меловницы влекли
Тени дев, изваянья садовий,
Ныне жгутся решет уголи,
Ядом полн тусклый мраморник вдовий.

К нощным пирам и нас ли зовут
Меловые кровители Ада,
Где с тенями корветы плывут
Мимо фей августовского сада.

Шестнадцатый фрагмент

Неб амфорники столы теснят,
Вакх на хлебы всещедр и емины,
Их Цереры ли сны отемнят,
Лейтесь, лейтесь, благие кармины.

Чад Господе меж темных ветвей
О холодных увидит лилеях,
Несть эдемских садов розовей,
Мы ль во угольных тонем аллеях.

Иль деревы тенета сведут,
Мглою выбьются рамена Цилей,
Нас в шелках меловых и найдут — Со затекшейся кровию лилий.

Двадцатый фрагмент

Хлад подвальных лекифов сребрит
Мак и вина, о цвети фарфоры,
Иль серветочный тусклый нефрит
Фей пьянит, благоденствуйте, Оры.

Из какой эолийской сумы
Льется августа нега, тиады
Чают морока винной армы,
Дивны ярких садовий рулады.

Воск течет на емины и хлеб,
Шелк овил силуэты прелестниц
И чудесные гостии неб
У пурпурных безмолвствуют лестниц.

*  Алмазный фонд отечественной литературы — только в интеллектуальном андеграунде, поверх барьеров маргинальной ультраблеклой никчёмной книгоиздательской системы

Яков Есепкин

Застолья с тенями иродиц

Второй фрагмент

Где и нимфы дневные, Огюст,
Исполать сих безумствам, фиады
Тьму гасят мелом чувственных уст
И любому всестолию рады.

Ночь откупорим — слава земным
И небесным пирам, доливают
В кельхи яду, а тще, ледяным
Домам слава, зане пировают.

Иль очнемся: Цилии белы,
Жжет шелка их уголье неонов,
И текут на пустые столы
Воск и мирра из битых ритонов.

Восьмой фрагмент

Из каморников Ада ль несут
Феи тьмы эти белые свечи,
Вновь иродицы гоев пасут,
Яства льют диаментные течи.

Суе истинно речь, ах, одно
Будем пирствовать, хлебам дивиться,
Несть еще молодое вино,
Им тиадам всенощно давиться.

Иль Господе увидит со неб:
Жгут фарфоры огни меловые
И точится диаментный хлеб,
И от свеч золоты пировые.

Четырнадцатый фрагмент

Ханаана ль сады прецветут,
Денно млечны альтанки Никеи,
Петь кому, где рапсодов и чтут,
Спят кифары и немы алкеи.

Чуден пир изваяний, хурмы,
Вишен, яств им ли нимфы жалеют,
Се и мы, это, Господе, мы,
Барвой наши веретища тлеют.

А и суе на фей уповать,
Отемнятся келихи в столовых
И начинем тогда пировать,
Жечь глаголами юдиц меловых.

*  «Кстати, ежевечерние гости Ш. отвечают ведущему по гамбургскому счету (Гутиериш вместо Гуттериша, Сидзинь Пинь вместо Сидзинь Пина, так и далее, так и далее). В сравнительной парадигме Массолит и Берлиоз буквально сверкают и блещут, наши зиждители куда как темнее, из сумрака почти не выходят. Как шутил вождь народов — оба хуже. Фигуру Демиурга русской (российской, русскоязычной) литературы и словесности жалкие издательские пигмеи с ненавистью прикрыли и прикрывают то ли черным, то ли красным шелком.»

Из статьи Эда Тарлецкого «Маргинальный книгоиздательский альянс против гениального художника»