В кругу друзей, приятелей, знакомых,
Среди интриг и непонятных совпадений,
Мы будто-бы опять впадаем в кому
И коротаем время между «Дней рождений».

Два непрочитанных письма, стакан воды…
Опять один, курю, стою на остановке…
И мне понадобится лучший поводырь,
Чтобы тебя увидеть в новой постановке.

Как хорошо, что мы друг друга не ревнуем.
Я, как и многие, в любви — немного трус.
Давай обнимемся и нежным поцелуем
Свой Петербург попробуем на вкус.

В замызганной витрине магазина
Я видел мир с обратной стороны.
Шли пешеходы, плавно ехали машины…
И точно так же протекала жизнь.

И я подумал: как не сложно затеряться
На этом фоне бесконечной суеты.
Где все бегут, снуют, кричат и матерятся,
Где чуть ошибся, и ты – уже не ты!

И словно в миг насильного зачатья,
Мне врезалась безудержная мысль.
Что не такие уж мы все друг другу братья.
Мы – лишь статистика, набор нелепых цифр.

Хотим остаться для истории в веках,
Но кто-то, кажется, сказал: «Ни что не вечно.»
И маринуя счастье в собственных слезах,
Мы молча едем по маршруту до «конечной».

А для кого и светофоры не мигают…
Такой, естественно, и в армию не годен.
Он, как и я, который год не высыпаясь,
Давно прострелян сквозняками подворотен.

Страна с похмелья отмечает Новый год!
Хотя, какое там, не те уж нынче зимы.
И спят в обнимку: Эмо, Панк и пьяный Гот,
И каждый третий покупает мандарины.

И мы как буд-то бы все время на прозвоне.
Бегут года и я уже совсем другой.
Настигла старость и Ванн-Дамма со Сталлоне,
И лишь Есенин вечно молодой.

Нам свою жизнь довольно трудно подытожить.
Все разрешится, нужно только подождать.
Но вновь нервирует медлительный прохожий,
Которого никак не обогнать.

Если ты любишь порочных мужчин,
То я для тебя – идеальная пара!
Лишь бы всегда был открыт магазин,
Тогда и проблемы особо не парят.

Не выгоняй из сердца на улицу.
Сегодня на улице страшный ветрище!
Только люби, как в фильмах Кустурицы,
И я снова стану: светлее и чище!

Я утопленник этого города,
Я утопленник целой Страны!
В ожиданьи войны и всеобщего голода,
Я смотрю черно-белые сны.

Здесь мечта зависает над бездною,
Притворяясь безымянной звездой.
Ведь я тоже, как все – живу жизнь бесполезную
И бреду не своей бороздой.

Я терпенье свое изнасиловал,
За малейшую радость борюсь!
И возможно уже, где-то в серых извилинах
Окончательно к маю сопьюсь.

Раздарю себя глупо на фенечки…
Рассчитаюсь душой за долги.
Сеют бабушки голубям крошки и семечки,
Мне же друг мой не подал руки.

Запираясь в бетонных коробках,
Люди ставят на утро будильники.
Плачут в кухнях стыдливо и чувственно-робко,
Размороженные холодильники.

Все уйдет в неизвестность и прошлое,
Под воздействием рыхлого спама.
Телевидение кормит нас шутками пошлыми,
Заменяя реальность рекламой.

И на стыке последних столетий
Мы, как видимо, очень похожи.
Нам хватает всего лишь двух междометий:
Я как буд-то бы счастлив и вы, как-бы тоже.

Я обожаю безобидные предлоги.
Я обожаю пить мартини по ночам…
Любой каприз – лишь бы уснуть в чужой берлоге
В он-лайне чувств своих красивых бывших дам.

Мы можем долго намекать и говорить,
Но я боюсь опять нелепым показаться…
Еще сильнее хочется любви,
Когда нет смелости, в своей любви признаться.

И сколько их – упущенных знакомств?
В чужих гостях, при неудачной пьяной сводне,
Или на встречном эскалаторе метро…
Вчера… Потом… Но только не сегодня.

И я плачу за то, что изменял.
Простившись, молча исчезаю в шахте лифта.
И та, что выбрала сегодня не меня,
Уже в стихах найдет достойнейшую рифму.

В ее утробе уже зреют: сын и дочка,
А я приюта себе вновь не нахожу.
Мне повезет, коль я рожу хотя бы строчку…
Ведь я отныне каждым словом дорожу.

Я люблю твои голые пятки,
Что боятся осенней простуды.
Ты моя БЕЗЫМЯННАЯ, врят-ли
Разлюблю целовать тебя в губы.

Ты ведешь не простой образ жизни,
А в моей голове — только фантики.
Издеваюсь над организмом,
Оставаясь нелепым романтиком.

Не дари ни чего мне, не надо.
Упаси меня Бог от лукавого.
Ты живешь — уже это награда
За беспечность мою запоздалую.

Ты даешь всем на чай, а я — взятки.
Мы плывем в нарисованной лодке.
Я люблю твои нежные пятки,
Что боятся обычной щекотки.

Была ночь… И мы были одни.
Город, словно от чувства стеснения,
Зажигал неземные огни
Электрического напряжения.

На краю беспокойного лета,
Обезумев от счастья, стояли…
Но, встречая чужие рассветы,
Мы друг-друга в закатах теряли.

Ветер в кронах деревьев затих,
А меня разрывает на части!
Дописав незаконченный стих,
Я не в силах сдержать своей страсти!

И не бритой коснувшись щекой,
О твою безупречную кожу,
Я скажу тебе тихо: «Я — твой...»
И ты молча ответишь: «Я тоже...»

Так, быть может, не нужно причин,
Для разлуки, Судьбой уготованных?..
Ночь нежна… И мы снова молчим
В электричестве сонного города…

С тех пор, как мы не виделись, прошел
Быть может месяц или два… не помню.
Мы растворялись в полумраке тесных комнат,
А до меня, только сейчас дошло:

Мы шили жизнь, вязали отношенья,
Казалось все беспечным и простым.
Но мы расстались… нет — рассеялись, как дым,
И не поздравили друг друга с днем рожденья.

А жизнь кипит: меняются тусовки,
Спидометры считают километры…
А ты все та же: в своих темно-красных гетрах
Читаешь Гришковца на остановке.

Ты тоже знаешь, что такое быть одной,
И я конечно далеко не Нострадамус,
Но знаю точно, что ты скоро выйдешь замуж
И станешь верной и хозяйственной женой.

В твоих беспечных, сокровенных женских снах
Я моюсь в ванной, словно в грязной мутной луже.
И может тоже, став кому-то милым мужем,
Лечить любовью буду ненависть и страх.

И где-то там — за пеленой декабрьской стужи,
Напротив зеркала, у вешалок в прихожей,
Поцеловав тебя губами нежно в кожу,
Все так же буду одиночеством простужен.

А знаешь?.. со мной даже можно жить…
Сейчас скажу, в чем ни кому не признавался…
Я так давно уже ни с кем не целовался…
Об этом очень трудно говорить.

Нам был отпущен от судьбы короткий срок
И вот теперь, когда все кончено навеки,
Воскресным утром, открывая нежно веки,
Другая станет героиней этих строк.

Не так уж много я успел тебе сказать.
Мне смысла нет уже на прошлое молиться.
Я по привычке застираю в ванной джинсы
И как убитый одиноко лягу спать.

Мне страшно жить, меня ни что не вдохновляет.
Я за любовь твою тебя благодарю.
Мне очень жаль, что сам я больше не люблю.
А это, уже многое меняет.

Качаешь через инфро-красный порт:
Мелодии и мужиков раздетых.
Твоя подруга тайно делает аборт,
И ты сидишь в больнице возле туалета.

Учитель ставит вам очередной прогул,
И вас обеих уж вот-вот попрут из школы.
Скажи мне, милая, ну кто кого надул?
Ведь в наше время залетать совсем не ново.

У вас теперь особенный секрет –
Лишились девственности, чем же тут гордиться?
А вам всего лишь по шестнадцать с лишним лет,
Но свежесть юности уже не возвратится.

Твою подругу ждет не мало горьких бед:
Бесплодие и разные болезни.
А что тебе? Тебе и дела нет –
Сидишь в наушниках и напеваешь песни.

Блестишь, как глянцевый не читаный журнал.
Но содержанием своим, увы, не блещешь.
А вас обеих дома ждет большой скандал,
И ты лишь из-за этого трепещешь.

Тебе не терпится уехать поскорей
Куда-нибудь подальше погулять,
Найти своих сомнительных друзей
И свой секрет им тоже рассказать.

Когда закончат операцию врачи,
Ты выйдешь из холодных стен больницы.
Ну, а пока сиди, пожалуйста, молчи.
Сегодня умер человек, так и не успев родиться.

Зеленый чай в стакане чах,
На кухне спаривались мухи.
И кто-то мысленно скучал
Среди летающей порнухи.
Он вычищал из-под ногтей
Занозы прошлогодней грусти.
По телевизору: хоккей –
Американцы против русских.

Он, как и дед его «печник»,
Был неисправленным левшой.
А тут вернулся из Чечни
С одной лишь правою рукой.
Их там учили убивать,
А мамы с детства приучали:
Что ни за что нельзя кидать
В чужие окна серый гравий.

А дальше, судя по всему,
Ему ничто уже ни стоит
С утра побить свою жену,
За неумение готовить.
Она же, разведясь, смогла
В своей судьбе поставить точку.
И с кем-то там передала,
Что родила вторую дочку.

Да и сама она была –
Еще практически девчонка.
За помощью к соседке шла,
Не зная как сменить пеленки.
Там в коммуналке, где жила,
По средам делала уборку…
И с непривычки обожгла,
По локоть, руки в едкой хлорке.

А наш герой сходил с ума
Четвертый месяц без зарплаты.
Он уходил в густой туман
И мазал вены мокрой ватой.
Все реже мог ночами спать –
Сдавали фронтовые нервы.
Стал потихоньку бомжевать,
Но не поехал жить в деревню.

И воспаленными глазами,
С гнилым оскалом идиота,
Он по утрам следил часами
За траекторией полета
Летучих баб, самцов и деток,
Стучал по трубам с криком: «Горько!»,
А треск поломанных розеток
Сжигал соседскую отвертку.

Когда же был свиреп и зол,
Он вышибал ладонью рамы…
Кровоточили раны в пол,
Зато, какая панорама!..
На небо, где давно снуют
Кругом озоновые дыры.
Сквозь них из космоса плюют,
От нас ушедшие, кумиры…

Не то, чтоб я скорблю душой
За неоправданность амбиций…
Мне горько за культурный слой,
Что отражен на наших лицах.