Черные глазья, усы тараканом,
Кровь из ГРАФина граненным стаканом
Пьет с наслаждением, закуской — Душа
Гений застолья, адепт ШАБАША…

Алые стяги, помыслы чистые,
Ровной колонной идут коммунисты,
Гудит мостовая от общности шага,
Не убежать никуда из ГУЛАГа.

Черная кожанка, совесть — обмылок,
Хобби простое — выстрел в затылок.
Смерть на поток. В экстазе, полюции,
Бьет буржуина страж революции…

Черные глазья, усы тараканом…
Он и поныне стоит истуканом.
Ходит ночами по площади Красной,
Отец «вертикали» сильной и властной.

10.03.2010 г.

ОН и ОНА — ...(он — с «бодуна»)
Душой убоги — жизнь скромна.
ОНА его на части пИлит.
Где наши РОГИ ИЗОБИЛИЙ!!!
А ОН устал —
весь мир достал…
НЕ АНГЕЛ МЫ!!!
В ямку упал,
Последний в ней найдя приют…
(Их дети так же водку пьют.)
ОНА — прощенья у ХРИСТА
Затем и молит лет до ста.
Его же мором костерит,
Хотя ОН там давно лежит…

(продолжение www.stihi.ru/2012/02/16/6340)

16.02.12

Дай бодрость духа тем прохожим,
Кто бродит летом и зимой,
Как бомж, в одежде непригожей,
Забытый богом и судьбой.

Кто с грустью смотрит на ограду
Роскошных дач, особняков,
На недоступную отраду
И, опасаясь тумаков.

Кто обошелся так не мило
С людьми, имевших прежде вид,
Вполне достойный, где в них жило
Земное счастье, может быть?

Дай, Господи, живые крылья
Душе, презренною толпой,
Чтобы спасали от насилья
Ее от подлости людской.

Зачем она с такой любовью
Жизнь, как святыню берегла,
А власть чиновному сословью
Ту жизнь на муки отдала.

Господь! Пошли своим несчастным,
Число которых и не счесть,
Надежду малую на счастье,
Верни достоинство и честь.

Недостаточно
уже написанных стихов и выученных молитв,
когда одеяло одно на двоих,
и я не под ним.
Тогда просыпаюсь и долго смотрю вверх,
как обнаженный среди нормальных людей
прячет дефект,
как самый маленький человек.
Как Гулливер,
на которого в тесных полях
идет мелкий, щиплящий снег,
пока грезит толпа тем,
как сердце моё ест — по улицам передают куски,
и хватает его на всех.
Пока толпа наступает,
как море из белых вшей — в глаза льется,
забивается под манжеты
остывшей пижамы.
Ворочаюсь на дне,
как илистый камень.
Как Гулливер в стране Гигантов — мясом в тарелке щей.
И потолок — чистое небо,
с известкой налипшего снега,
на котором еще не написано,
что будет следующим вечером:
возьмешься ли ты меня греть,
съешь ли меня.
Медленно движется время.
Смотрю, как ты дышишь во сне,
как морщишься от того,
что не можешь ровно меня нарезать
на всех.
Как толпа в тебе
собирается. и тело моё берет в плен — простынею из белых вшей:
забивается в уши,
цепью живою на шею,
как от крестиков мелкие цепи
носят верующие.
Как я узнаю в тебе
конец своего путешествия
в далёкие земли,
и ты прижимаешься ко мне
с силой послеожоговой кожи,
вяжешь руками голыми,
и в одеяла кутаешь.
Так сны снятся долго,
Так земля впитывает мёртвых,
переваривая в белое поле.
Так видит меня,
так боится меня,
так любит меня
Бог твой,
привыкший лишь о тебе заботиться.

Тебе сегодня двадцать три.
Свой праздник отмечает Юность.
В апрель с любовью посмотри:
Весна! Она опять вернулась!

Летят шмели во все концы,
Вибрируя от нетерпенья
Испить нектар… а все цветы
От солнца в лёгком опьяненьи.

Весёлый дрозд исполнил трель,
Весеннюю озвучив радость.
Душой земли владеет младость.
Ура! Да здравствует апрель!

Сердце отдала любви на растерзание,
Разум я оставила себе.
В голове стучит, как заклинание;
Ты такого не найдешь нигде!
Всем хорош-успешный и красивый,
И как-будто любит он меня.
Но, иногда такой бред несет кобылы сивой,
Что подумаешь: «А может это зря?»
Время бежит, как вагоны состава,
Быть любимой остается времени мало.
За что вы, мужчины любите нас?
Ведь мы вас жалеем-вот вам наш сказ…

Мир отдыхает… Мы обходим стороной друг друга.
Что было – то прошло и только смерть-подруга,
Слезу роняет на могилы тех, кто жизни жаждал…
Признав чужой успех, вдруг неожиданно, однажды,
Как тот прохожий, что не думая пожал плечами,
Стоим в той очереди, как обычно, за свечами
И стороной обходим вновь, испытывая жажду,
Всех тех, кто другом был… А, впрочем, все не важно…

Известно, Пушкин жил в Одессе
И об Онегине писал:
Где путешествовал повеса,
В каком он обществе блистал.

На юге солнечной Пальмиры
Бывали многие кумиры.
Но, Пушкина заслуга в том,
Что он талантливым пером
Одесский колорит прославил.
Его ценил и часто ставил
Гораздо выше черт плохих:
Пыль, грязь, безводье и других.

Поэт взирал на новизну:
Рост парусов, их белизну;
Устройство первых мостовых;
Дух европейский, во- вторых.
Он слышал говор разных наций.
В восторге был от местных граций,
Блиставших в ложах красотой,
Вблизи мужей с их дремотой.

Когда он город покидал,
То стихотворные флюиды,
Они для разума открыты,
Одесским музам передал.
И вдохновленные кумиром,
Что жил в Одессе человек,
Решили граждане всем миром
Воздвигнуть памятник навек.

С тех пор прошло немало лет.
В одежде бронзовой поэт
У моря Черного стоит.
Оно по-прежнему шумит.

Катится строчка за строчкой. Ждет читатель,
Дышит в спину, нетерпеливо ворчит,
Брызжет слюной, вырывает лист, некстати
Всхлипывает, скулит без всяких причин.

Листы, затопив словами, в темной обложке,
Бутылочной их швыряю чИтарю в пасть.
Он жадно глотает бестселлер – снов окрошку,
Восторженно мне рукоплещет. Громко, всласть

Он ревет всю ночь. Я поклоннику шлю поклоны,
За внимание благодарю его впотьмах.
Он протягивает ко мне с шумом руки-волны,
Умоляет меня,- он жаждет еще письма…

Пятница. Смуглый, косматый, нагло скалясь,
Приперся в пещеру критик, — меня терзать.
Эхом размазывал он меня по скалам,
Словом травил, так ядом жалит гюрза.

Он утверждал, что я — графоман пропащий,-
застряв на острове, крабам, китам пишу.
С таким же успехом можно карябать в ящик,
Или сыграть в него под вечерний шум.

«Ах ты, змеюка!» — и за тесак схватившись,
Критику я преподал экспресс-урок,
Отомстил с лихвой за письма, романы и вирши.
Но что за… Резко боль пробуравила бок.

Пятница сгинул, пропал в багряной дымке.
Я вслед за ним исчезал. И свет – слабел.
«Я — не Пятница!» — некто вдруг крикнул дико.
«Браво!» — рукоплескал океан… себе.

Мамочка! Ко мне на одеяло
Прыгнул зайчик солнечный опять.
Чем его кормить я нынче стану?
Зайчик ведь не должен голодать!

Мой малыш, скоре беги к оконцу.
Шторы по бокам его раздвинь.
Солнышко впусти и неба синь.
Зайчик твой златым лучом напьётся.

Мамочка, ответь — божьи коровки
Поят своих деток молоком?
И оно по цвету как морковка?
Вот бы подоить одну тайком!

Да, малыш, цвет спелой апельсинки
У такого чуда-молока.
Только вот, на вкус оно с горчинкой.
Мы не будем их доить… пока.
Мама, отчего луна худеет?
От неё остался лишь бочок.
Может быть, она сейчас болеет,
Кашка не идёт ей больше впрок?

Нет, малыш, луна вполне здорова.
Тень земли ей откусила бок.
Скоро ты её увидишь снова
Полной, круглой, словно колобок.
Мамочка, кузнечики стрекочут.
Отчего они в ночи не спят?
И о чем тихонечко бормочут,
Сочиняют сказки для ребят?

Да, малыш, придумывают сказки
Той порой, когда ты крепко спишь.
Закрывай же поскорее глазки.
Спи, кузнечик, мой родной малыш.