Руслан Корнаев
1.
Ни страха, ни боли, ни срама
я готов повернуть всё вспять
и колю я агнца без изъяна,
чтобы к Богу поближе стать.

Я покаюсь и буду чаще
на коленях стоять пред Творцом
и тогда мне не будет страшно
жизнь оставить свою юнцом.

А толпа не поймёт поэта
разнесётся вокруг молва
будто я, погружаясь в мысли,
потихоньку схожу сума.

будто я собираюсь скоро
вознестись к Христу в небеса
и конечно не будет в лицах
ни любви, ни добра, ни тепла.

Средь людей не ищу я правды
мне иной предназначен путь
Не боюсь, что безжалостно люди
вдруг камнями меня забьют.

Не боюсь я упрёков и боли
Не боюсь я проклятья людей
и отныне я не тревожусь
о несчастной судьбе своей.

мне до боли противно видеть
клевету, блуд, распутство и фальшь
ненавижу людские пороки
людей-бесов ни чуть не жаль.

2.
Я слышу голос Господний
и даже в людской суете
мной движет чьё-то движенье
и легче становится мне.

Я слышу голос Господний
и гнев мне людской ни почём
терплю я насмешки, угрозы
Но знаю мы с богом вдвоём.

Я слышу голос Господний
людских я утех не хочу
терзает мне душу унынье
но жизнь я свою не кляну.

Я слышу голос Господний
и пусть зло творится кругом
Я вижу в небе высоком
мой ангел мне машет крылом.

3.
молюсь я долго вечерами
порой скорбит душа моя
с глазами полными слезами
рыдаю горько до темна.

Весь мир мне стал чужим и страшным
и Боже я к тебе стремлюсь
не оттого ли вечерами
страдаю, плачу и молюсь.

Не оттого ли я в изгнанье,
а дом родной мне просто чужд,
как не легко же испытанье
как я устал от горьких чувств…

3.
Прогони молитва мои слёзы
раствори печаль мою и боль
Пусть уйдут из памяти все грёзы
мне ничто, ни что уже не жаль.

я усну оставив все тревоги
я проснусь заботы позабыв
улыбнусь и помолюсь я богу
из страны страдания уплыв.

я отправлюсь в путь дорожку дальний
и на всё, на всё мне хватит сил
я отныне просто некий странник,
я свободу сердцем полюбил.

4.
Найди покой душе своей
Покайся без остатка Богу
есть в мире нечто, что поверь
прогонит прочь людскую злобу.

Найди покой душе своей
доверься богу без остатка
всей нашей жизни труден путь
но стоит, стоит нам сражаться.

Найди покой душе своей
пускай душа проснётся снова,
пускай наш мир порой жесток,
но есть спасенье у Бога.

4.
даруй мне Господи знаменье
среди людей блуждаю я
молю грехов своих прощенья
спаси Всевышний же меня.

Даруй мне мудрости и воли
добром на злое отвечать
не будь господь ко мне суровым
я научусь людей прощать.

5.
Молюсь тебе Отец Небесный
в смятенье, страхе я живу
и с чувством боли и тревоги
я о прощении попрошу.

Я согрешил перед тобою
своим врагам я зла желал
простить не смог я
и от злобы
я словно волком завывал.

Молю тебя. Коснись рукою
моей измученной души
хочу покоя и свободы
от гнева, страха, суеты.

Вся наша жизнь, как будто речка,
И берега — рожденье, смерть,
На воск, стекающий по свечке
Похоже чувство — сожелеть.

И оттолкнувшись от рожденья,
По бытию теченья вод
Плывёшь, и кто — то в утешенье,
Твой путь судьбою назовёт.

А что там будет, кто же знает,
И лишь бы силы сохранять,
Борясь с волной, что накрывает,
Не падать духом и всплывать.

А берег ждущий, пусть до срока,
К себе принять не торопит,
Не избежать насмешки рока,
Так хоть надежду сохранит.

Вырву сердце из груди. Взойду на крышу.
Положу его, дрожа, перед собой.
Так хочу я, чтобы кто-нибудь услышал!..
Тот, кто нужен — тот не здесь и не со мной.

Вырву сердце… ни на миг не пожалею,
Всю себя я в боль вложу, в один призыв —
Чтоб услышала меня Пенфесилея!
Чтобы… ткань кровоточащая, разрыв —

Рана к ране! Чтоб и дальше эта кожа,
Помня вкус рубца последнего и цвет,
Поцелуй другого шрама помнить тоже
Не отказывалась больше много лет.

Кто-то глянет сквозь сгустившиеся тени,
Кто-то ищет, чей-то взгляд насторожён,
Кто-то знает: в эти чуткие мгновенья
Дух тревожный — стая вспугнутых ворон.

Знаю цену я потерянной свободе
И холодному спокойствию ночей…
И Камилла одиночкой бродит-бродит
В бледном сумраке, в безмолвии полей.

Плечи гнутся, тяжесть давит отовсюду,
Вновь сомкнулась паутина пустоты…
Я, наверно, только это не забуду:
Даже здесь меня увидеть можешь ты.

*  Есепкин входит в элитарный клуб литераторов, претендующих на получение Нобелевской премии (США, Канада, Швеция, Россия)

Яков Есепкин

Второй архаический этюд

Нам чрез мрамор четверг, чрез последний удел
Шлет смарагды жалких кровонищенских терний,
Зелень веждов испьет, кто премертвенно бел,
Душ успенных считать идет часе вечерний.

Ах, златые деньки, буде воля Твоя,
Закатились оне пред пятничною перстью,
И не впрок же пошла солодная кутья,
Белы агнцы взялись огнечерною шерстью.

Что разорвано раз, то неможно связать
Перстам Парок, а слез, Господь, хмельных не страшно
Соглядати волхвам, да потом лобызать
Во ланиты Сынка под колядное брашно.

Рок немилостив столь – и потайны дела
Явью стали в миру, всё мы деток хороним,
И любовна гудьба отшумела бела,
Не святой Валентин, к нам пришел Иероним.

Коли рухнула жизнь, вина терпки неси
Покрепчее, пиит, из Господних подвалов,
Хоть умоем Твое, Господарь, небеси,
Тризну справим в слезах, исчезая со балов.

Дева-лебедь зачем агнцев тихо зовет,
Здесь одна царит Смерть и тризнится во гробе,
И куражится всласть, и к зерцалам нейдет,
Аль обочь их черно, яко в перстной утробе.

И не светит Звезда в новогодней нощи,
И никак обойти мы не можем юдольны
Круги, чадную ель, Иисус, не ищи,
А и были купцы в Рождестве хлебосольны.

Даже память саму о закланных агнцах
Иглой той мишурой на века угасили,
Огнево и стоим в серебряных венцах,
Сберегли их, Господь, а голов не сносили.

Тайной вечери дым, золотея, с перста
Иисусе летит, вижди, Господе, татей –
Обрали ж до костей, а Твоя лепота
Над крухой прахорей только ярче и златей.

*  «Однако то же время предоставило шанс на сияние великим именам, благодаря техническому прогрессу. Есепкина не замечают бесчисленные издатели макулатуры, вокруг него роятся мошенники, пиратские издания его книг, добытых в Антикварном Самиздате и всемирной паутине наводнили рынки, само собой — облачные, темные. В России их сняли с витрин, все, что легально издавалось, раскуплено до последнего экземпляра. Примерно то же самое в русском Зарубежье, мошенники, как российские братья на классике, паразитируют на творчестве писателя, в респектабельных книжных сетях, магазинах книги Есепкина молниеносно исчезают с прилавков.»

Из статьи Эда Тарлецкого «Маргинальный книгоиздательский альянс против гениального художника»

*  Алмазный фонд отечественной литературы — только в интеллектуальном андеграунде, поверх барьеров квазиславистской болотной амебообразной книгоиздательской системы

Яков Есепкин

Лорелее

Нас ничто уже не помрачит,
Лишь воскресный багрец вскроет вены
И Господний псалом отзвучит,
Мы уйдем в кущи роз и вербены.

Мы с Юдифию к царским вратам,
Где пеяла церковная дева,
Обращались и паки листам
Доверяли таинства напева.

Платье белое ныне красно,
Горько плачет ребенок прекрасный,
Сталось кровью худое вино,
Этот цвете губительно красный.

Пахнут ладаном персты дьячка,
А твое ледянее гранита,
Обручала нас иже тоска,
Фрида ты иль иродная Нита.

Что искала в каморе мирской,
Разве пиров и скаредной требы,
Вижди остье за левой рукой,
Вдоволь ешь чечевичные хлебы.

Все дешевые вина пречлись,
Расточились чурные демоны,
В пирамидные тьмы разошлись
На иные века фараоны.

От сандаловых тонких дерев
Ароматом аттическим веет,
Толпы резвятся розовых дев,
А за Корою царе червеет.

Мало гончим потравных утех,
Мало ворам кровавой трапезы,
Будет вечеря славной у тех,
Кто лишен инфернальной аскезы.

Будут с нами еще пировать
Наших дней подсадные витии,
Царских братьев легко продавать,
Пусть хотя сторонятся Мессии.

Не нашла чернь в субботу царя,
Вкруг псари да запалые волки,
Хоть посмертною славой горя,
Что ж, украсим престольные полки.

Падом нежить вся ныне сюда
Налетела во гневе ослеплом,
И горит ледяная вода
Не алмазным огнем — черным пеплом.

То Полынь тяжело вознеслась
Над уродцами и образами.
Льдом изгнившим ты и обожглась,
Сиих чудищ гнилыми слезами.

*  «Наш современник сделал для отечественной литературы больше, чем кто-либо до него, больше, чем возможно представить. Чудом уцелевший читатель относится к нему с пиететом, примерно с тем же пиететом современники относились к Андрею Тарковскому. Тарковскому государство дало хоть что-то, Есепкин не получил ничего. В СССР подобное истребление гения (вытеснение нежелательной правды по Фрейду) было вполне объяснимо — художника убивала система, идеологические клевреты. После падения Советского Союза объяснения уничтожению Мастера нет. Всё на совести наших маргиналов. »

Из статьи Эда Тарлецкого «Маргинальный книгоиздательский альянс против гениального художника»

* Алмазный фонд отечественной литературы — только в интеллектуальном андеграунде, поверх барьеров заскорузлой антихудожественной подцензурной книгоиздательской системы

Яков Есепкин

Пергамские стансы

Под наперстками иглы вонзает в рядно
Сквозь имперскую платину зарев,
Поелику нам было изведать дано
И всемилость, и гнев этот царев.

Тяжек он и неможно его перенесть,
Но терпи, венцеизбранный брате,
Значит, будем одесно с алкеями есть,
Водку сладкую пить на карате.

Вижди блюда царские и вина вдыхай,
Ароматы сие благовонны,
Меж смурными безумцами тенью порхай,
Где стульницы от лядвий червонны.

Там горят черносливы о нежной икре,
Здесь тунец розовее стерляди,
Преядают царевны в чумном серебре,
Им трапезу сервируют бляди.

Я молчал дольше Бога и горше, сейчас
Время речь, паки розные термы
Излучают бессмертие, где Комитас,
Розы вьет пусть слезой Даздрапермы.

Се и стали бессмертные, мертвым легко
Воевать с юродными купцами,
Что летают валькирии днесь высоко,
Над алмазными рдятся венцами.

Залетайте-ка нощно к свечному столу,
Много ль вы погубили одесных,
Вместе будем травиться, не Дант ли в углу
Спит и видит альковниц чудесных.

Фри успенные пудрами серебро бьют,
Мел восковием красят, уловки
Их опаснее смерти, кого не вспеют,
Жечь ему льдом чрез кровь сервировки.

Русских Лиров с небесным огнем не сыскать,
Всё привратники либо холопы,
И воителям славы не должно алкать,
Не порфиры в ходу, а салопы.

Погибает всечасно, кто Богом любим,
А мирские потравы излишни.
Мы с тобою еще со столов доедим
Те гнильцой золоченые вишни.

Нам объедки опричнины в топкий закат
Поднесут, в тьму загробных сияний,
Пусть булаты сверкают у призрачных врат
И не жаждет никто подаяний.

Ибо смертная гнилью горя полоса,
Леденеющей тканью закатной,
Переливные наши прожгла голоса
Кровотока струей невозвратной.

*  «После Серебряного века последовало выжженное литературное столетие, сгорели на корню и возможная литература, и литературоведение с критикой заодно. Отдельные персоналии существовали, их системно загубили. И вот в этой пустыне Тартари возникает фата-моргана, миражный силуэт Гения. Как его могли встретить маргинальные приспособленцы? Только равновеликой ненавистью. Если бы Есепкин написал только «Космополис архаики», его имя навечно вошло бы в пантеон, зал славы русской словесности. Но он воздвиг грандиозное литературное сооружение с алмазным венечием.»

Из статьи Эда Тарлецкого «Маргинальный книгоиздательский альянс против гениального художника»

* Алмазный фонд отечественной литературы — только в интеллектуальном андеграунде, поверх барьеров маргинальной ультраблеклой никчёмной книгоиздательской системы

Яков Есепкин

Архаические опусы

Второй фрагмент

Богородицын лик отобьется в цветках,
В черных розах мелькнет и огнистых ромашках,
Всеисплачем тогда жизнь свою в рушниках –
Что уж плакати днесь о цветочниках-пташках.

Их пуховый раскрас тяготил небеси,
Ихний пух прибивал черневые лазори,
На крови Иисус, у Господе спроси,
Буде есмь вопросить чудный шанец у мори.

Чуть жили в прахорях снег-царствий моровых,
Минул житийный сон ан ведь мы и не жили,
Слезы пролили впрок за предтечей живых,
Да без нас родичи в изножиях вражили.

Только слез пролитых эти снеги черней,
Прославление здесь и хула неуместны,
Поелику слегли, не сыскать и теней,
Страстотерпцы в чаду, имена их предвестны.

Кармен, Кармен, твоя ль разлетелась тоска,
Не печалься, огонь разрушает и стены,
Мимо жизни ползут со виска до виска
Змейки чермных земель, достигаючи пены.

Ах, сочельники мы привечали всегда,
Рождество ли мело по вечерним пролеткам
Иль в крещенье Господь серебрил невода
И зерцалы темнил небезвинным красоткам.

Божевольная смерть, во пировой судьбе
Не гаси очеса – узрят чады сквозь вежды
По чумном питии, как неможно в божбе
Человекам сносить апронахи-одежды.

Наши стогны, Господь, стали бутом пустым,
Дикий взрос виноград в Ботаническом саде,
Горбой статию, виждь, не пришлись мы святым
И у ноженек Тя отстенаем во аде.
 

*  «Что же происходит вокруг этой культовой фигуры? Увы, картина удручающая. Российские издательства во всей своей палитре, дотируемые государством и безбедно существующие в основном за счет паразитирования на классике, буквально как мелкие бесы от ладана шарахаются от Великого Мастера. Понятно, что на его фоне никчёмная макулатура, выпускаемая ими, будет и вовсе смотреться сюрреалистически. Издательства выступают альянсом, от, к примеру, «АСТ» до, к примеру, «ЭКСМО». Издателей маргинальной квазилитературы можно легко понять — где им взять некие образцы приличной современной литературы, их нет. »

Из статьи Эда Тарлецкого «Маргинальный книгоиздательский альянс против гениального художника»

*  Алмазный фонд отечественной литературы — только в интеллектуальном андеграунде, поверх барьеров астенической сирой макулатурозависимой книгоиздательской системы

Яков Есепкин

Гаты

Как юродивый правду речет
И прислужник отмоет покои,
Вдов утешных туда завлечет
Пересвет — целовати пробои.

Серебристые кажут глазки
Во садах провисающих вишни.
Княжий зрак исчернил образки,
Тьмы возлиты и слезы излишни.

Поздно плакать над жалкой судьбой,
Тще алкать небоцветного Слова,
Время Смерти ответить рябой,
Нас терзавшая грация вдова.

Были рубища эти худы,
Только злато уста изливали,
Превились горицветом лады,
Из каких звезд арму добывали.

Ни псалмовия некому петь,
Ни за мертвых речи и возвиться,
Яко с родом греховным успеть
Положили – и дико резвиться.

Мрамор, мрамор в очницах, смотри,
А о славе певцов разве хоры
Ангелочков узнали, гори
Ярче, пламень, каждитесь, Фаворы.

Нету елей здесь, будут гореть
Озолотные маковки башен,
Оглашенным еще умереть
Можно в рае, сколь маком он гашен.

А что нет сего, чудный обман
Мало значит, мы алые маки
Напасли, и в Господний карман
Мак набился пред цейские зраки.

Дела в мире начать не могли,
Завершить вседеяние дали
Нам великие те ангели,
Вместе бредники мы соглядали.

Течь тартарская сбила часы,
И блажные столпились у морга,
Дабы маршевы смерти басы
Сберегли нас для жалкого торга.

Страшно почести их тяжелы,
Постарайся, елико возможно,
Оглядеть на поминках столы,
Может, спирт напитал, что преложно.

Возмечтали стези проторить — Да стопы затекли в формалине.
В нем и будем с тобою парить,
Как две чайки на Божьем помине.

*  «Эстетическое звучание творчества Якова Есепкина, внешняя мрачность эталонно соответствуют канонам избранного жанра, ассоциируются с изысканной художественностью. Более поздние тексты и книги мастера столь же оригинальны, самобытны, аутентичны. Он входит в элитарный круг литераторов, претендующих на получение Нобелевской премии.»

Из статьи Эда Тарлецкого «Маргинальный книгоиздательский альянс против гениального художника»

* Вашему вниманию предлагаются фрагменты сочинений культового андеграундного писателя

Яков Есепкин

Пергамские элегии

XI

Нет алмазов – терновый несите
Свой иродский венец, мел царей
Кровь и гасит, Софии иль Ците
Будет чем озабавить псарей.

Бродит в парке Белькампо, австрийский
Сон рождает виденья, а мы
Их не зрели, огранник тристийский
Смерть за нами водил чрез холмы.

Лишь в пирах испытуются яды,
Дай, Калипсо, пурпурный сим хлеб,
Веселые пусть рдятся наяды,
Гипс ли рвут со карминовых неб.

И сурово ж окончились балы
У тоскующей Коры, девиц
Змеевласых вернули в подвалы,
Одарили червой меловиц.

Виждь, горят шелковичные черви
И во золоте черви снуют,
И кронпринцев нашейные верви
Златью морок свечной превиют.

XII

Жар смарагдов портальные узы
Ослепит и растопит, муар
Цезарийский в мраморные лузы
Угодит, в меловой будуар.

А была ты сокрошной звездою,
Возжегаемой тенью ея,
Золотистой гробовой слюдою
Завернули сие острия.

Но иные парафии блещут,
Литаний убиенным не внять,
Ангели всенощные трепещут,
Звезд алмазами их осенять.

Из Булони до садов Эдема
Отпущен ли горящий рыдван,
Виждь пылает светил диадема
О нощи и безмолвствует Сван.

В перманентах мертвые неловки,
Разве столпники гоев простят,
И, смотри, золотыя головки
Наших роз во крови шелестят.

XIII

Чудный морок в саду нависает,
Обручен совиньоном карат,
Будем грезить, виденье спасает,

Виждь консьержек у розовых врат.

Не багряных ли вретищ искали
Соны глории, нимфы зеркал,
Крошка Цахес принцессам вуали
Поднимет, узнавай, кто искал.

Амальгам восковая плетница
Не горит, а чадится давно,
Эрмитажем тоскует блудница,
Где рамонов златее вино.

Свечи морные блещут в карминах,
Тусклый Грасс винограды точит,
В исцветающих бледных жасминах
Парфюмер безголовый молчит.

Принцев юных Гиады и травят,
Исаакия блески уснут –
Всех именно тогда обезглавят,
Гипсом всех меловым обернут.

XIV

Терпкий август раздарит виньеты
Золотые гранатовой тьме,
Выжжем розы на патине Леты –
Суе тонут и бьются в хурме.

Виждь фаянсы точеные внове,
Сих ли кровию жечь, как у Геб,
Мак цветет и в горящей полове
Доспевает отравленный хлеб.

Шаг отслежен любой, афинянки,
Тосковайте, се алость для уст,
Адских львов Женевьевы и Бьянки
Тще бежали, всебелый август.

Ни бежать, ни избегнуть отравы,
В тленной роскоши мглы запеклись,
Наши амфоры нощно кровавы,
По виньеткам их черви стеклись.

Без отроков томится Египет,
Бродят львы меж пустых колоннад,
Течным золотом пусть и осыпет
Прах теней Александровский сад.

XV

Крепнут сада мраморные узы,
Гипс теряет фигурность, в крови
Из аллей сумасшедшие музы
Тщатся выпорхнуть: юна, лови.

Нимфы тем ли дарили октавы,
Совершенство являя свое
Злым амурам, холодные павы
Ныне маки златят Рамбуйе.

Град не ведает жалости, всякий
Мертвый кесарь Цирцее знаком,
Голос флейты для мира инакий,
Тще вспоили свиней молоком.

Тяжесть гребневых этих окладов
Лишь пугает скопленья теней,
Волновые изрезали садов
Хороводы ножницы огней.

Только золотом тления Парки
Наши тусклые веи сведут,
И увидим кирпичные арки,
Под какими инфантов не ждут.

* Читайте отрывки из произведений великого русскоязычного мистика-авангардиста

Яков Есепкин

Застолья в розовом сумраке

Десятый фрагмент

От июльской сиреневой мглы
Чуден хором небесных даяний,
Вновь ломятся у Гебы столы,
Вновь мы пленники темных ваяний.

Нимф воздушность чарует цариц
Меловых, негой дышат гетеры,
Яства дивны, асийских кориц
Жжет арма выписные патеры.

Нет одно садов тьмы розовей,
Будет Господе петь их истечность,
Нас увидит меж тусклых ветвей — Прелиющих юдольную млечность.

Девятнадцатый фрагмент

Сад аромою веет ночной,
Изваяний бледнее деревы,
Над угольников тусклой стеной
Цветь лиют среброгласые девы.

Их Зефир одевает в шелка
Меловые, их прячут альтанки,
Сень угольных теней высока,
Женевьевы цветочные манки.

Иль явимся о темно-златых
Апронахах со нитью виньеты — Барвой тлить хлад лекифов пустых
И чарующих див силуэты.

Двадцать восьмой фрагмент

Вновь Цилии эклеры чинят
Ядом тускло-вишневым и мглою,
Камелотов фурины звенят,
Всяка дева — с отравной иглою.

Се июль, именитства, бледны
Денно гурии, яд четверговки
Нам лиют в мимолетные сны,
Перстней златом ценятся торговки.

Ах, Господе, со маковых неб,
Из левкоев Эдема тлеющих
Вижди пурпур и яства, и хлеб,
И юдиц, маком чермным блюющих.