Глава 2.

Сижу на кухне. Кофе пью.
А, втихаря, еще курю.
Из- под стола «Зеленый Змий»:
«Ты водочки себе налей».

Но знаю я, что мне нельзя,
Ведь завтра мне, ни свет-заря,
Без вида типа «пьян и глуп»,
Лететь к Вите в «Металл групп»,

Чтоб прохиндея расспросить:
«Металл где наш, их мать итить?
И где наш красный колчедан,
Кому он продан, иль отдан?

В Астрал с утра попасть несложно,
Если ты ночью спал тревожно.
И интересно, вроде спишь,
А вот уже вовсю — летишь

И направляешь свой полет
Куда захочешь. Как взбредет.
Так, как сработает фантазия.
Не сотвори лишь безобразия,

А то ведь можно заблудиться
И, напрочь, Ауры лишиться,
В бесовские попав капканы,
Как попадают наркоманы.

Да ладно, к теме. Полетели
Мы в город Липецк из постели,
А там ни разу не бывали,
Поправьте, если вдруг соврали.

Зашли в фортовый ресторан,
Я заказал воды стакан,
Наталья сока попросила.
Тут свита Вити подкатила.

Ребята с мышцами из стали
Гулять и куролесить стали,
Желудки водкой согревая.
Пить, петь, балдеть не уставая

Могли бы суток трое к ряду.
Пошлем это гуляние к ляду.
Нам Витя нужен. Ну не он,
А трудовой наш миллион.

И вот фанфары зазвучали.
Явился тот, кого мы ждали.
Семит лицо. В руках яйцо.
На пальце бриллиант-кольцо.

Наталья соком поперхнулась.
Затем, по-девичьи, ругнулась.
Охрану ветром унесло,
А Витю лишь яйцо спасло.

Тут вперил я в него свой взгляд.
Гипноз ударил как снаряд.
Витек парировал удар,
И мне бы шороха задал,

Но я, чтоб знал он что почем,
Ему по яйцам кирпичом.
И металлист наш впал в нервоз,
Забыв про все. И про гипноз.

Я подозвал официанта.
Спросил: «А хватит ли таланта
Сварить вкрутую два яйца.
Те, что в руках у подлеца?»

Официант тот был не хам,
С любезностью ответил нам:
«Хоть Витин я и протеже,
Но это – яйца Фаберже!

Принадлежит сие Народу!
Как можно их в кипящу воду?
А что касается других,
Без скорлупы не варим их».

Тут Виктор, в общем-то, очнулся.
Про дачу взятки заикнулся.
Привык подачки раздавать
Тем, кто привык все продавать,

Кто совесть положил в карман,
Продав металлургии стан,
А душу, заложив в ломбард,
Всем нам дорогу стелет в ад.

Наталья быстро к нему — скок.
И в лоб отвесила щелчок.
Витя по полу покатился,
В яйцо из злата превратился.

Какой-то Вася подбежал,
Яйцо тихонечко украл,
Иль свистнул, можно так сказать
Сумел приватизировать.

А Главный из охраны взвода
Отдал нам акции завода
И попросил их сохранить,
И от хищенья оградить.

А мы в дорогу – бишь в Астрал,
Я прихватил с собой бокал
Сие событие обмыть:
«За акции! Их мать итить!»

Мы же сказку продолжаем.
Никого не унижаем
И обидеть не хотим.
Наш Герой – не псевдоним.

Подбирали, как попало.
Может имя чье совпало?
Ну, так это не всерьез,
Сказка-каламбур – курьез.

Сижу на кухне. Кофе пью.
В телевизор не плюю.
Что смотрю – не понимаю,
Время тихо убиваю.

А в мозгах мысля — заноза:
«Мне бы килограмм гипноза
В один глаз, да семь на ум
Виктор Чуров – медиум.

И Наталье то ж немножко,
Она все же свет в окошке,
Телепатии чуть-чуть,
Чтоб смогла всех обмануть.

Стали б весело мы жить:
Колдовать да ворожить,
Чтоб немножко заработать
И воришек обработать,

За делишки наказать.
Если можно так сказать –
Их на бедность подсадить,
Мать их так, их Мать итить.

Что ж, я сказку начинаю
И героев представляю,
Плодов моей фантазии,
Живущих в безобразии.

Виктор и Наталия –
Природы аномалия.
Сказочники, фантазеры
И, чуть-чуть, гипнотизеры.

Рома – это тот, который
Самый молодой и скорый.
Футболист, яхтсмен, спортсмен.
Из евреев, не надсмен.

Миша – это арестант,
Среди прочих – протестант.
Политически подкован,
Но «немножко» обворован.

Анатолий – проходимец.
Общий, в общем-то «любимец».
Всем товарищ он и брат.
Большой силы тока Скат.

Витя – старины любитель.
Коллекционер, ценитель.
Яичницу, он надо же,
Любит с яиц Фаберже.

Боря – «лондонские грезы».
Шустр, как веник из березы.
Здесь украл и там поспел,
Демократии пострел.

Селиверст – Иваныч вроде.
Робин Гудом был в народе.
Грабил всех. И все такое.
Привидение простое.

Гриф – важнее важных птица.
С ним покой нам только снится.
Всю Россию «слибералил».
Сделал все борьбой без правил.

Нос – ну это кровосос.
Фруктов, овощей навез.
Продает по ценам злата,
Но ему все маловато.

Вася – это образ лоха.
Денег то ли нет, толь кроха.
Потому и крохобор.
Но, немножко, тоже вор.

Дядя Сэм – а можно Джордж.
Толи Буш, толи похож.
Власти Мира узурпатор.
Общий демократизатор…

Что ж – героев подобрали.
Поработали. Устали.
Нам пора на перекур.
Дальше – сказка-каламбур…

Недостаточно
уже написанных стихов и выученных молитв,
когда одеяло одно на двоих,
и я не под ним.
Тогда просыпаюсь и долго смотрю вверх,
как обнаженный среди нормальных людей
прячет дефект,
как самый маленький человек.
Как Гулливер,
на которого в тесных полях
идет мелкий, щиплящий снег,
пока грезит толпа тем,
как сердце моё ест — по улицам передают куски,
и хватает его на всех.
Пока толпа наступает,
как море из белых вшей — в глаза льется,
забивается под манжеты
остывшей пижамы.
Ворочаюсь на дне,
как илистый камень.
Как Гулливер в стране Гигантов — мясом в тарелке щей.
И потолок — чистое небо,
с известкой налипшего снега,
на котором еще не написано,
что будет следующим вечером:
возьмешься ли ты меня греть,
съешь ли меня.
Медленно движется время.
Смотрю, как ты дышишь во сне,
как морщишься от того,
что не можешь ровно меня нарезать
на всех.
Как толпа в тебе
собирается. и тело моё берет в плен — простынею из белых вшей:
забивается в уши,
цепью живою на шею,
как от крестиков мелкие цепи
носят верующие.
Как я узнаю в тебе
конец своего путешествия
в далёкие земли,
и ты прижимаешься ко мне
с силой послеожоговой кожи,
вяжешь руками голыми,
и в одеяла кутаешь.
Так сны снятся долго,
Так земля впитывает мёртвых,
переваривая в белое поле.
Так видит меня,
так боится меня,
так любит меня
Бог твой,
привыкший лишь о тебе заботиться.

Старинный городок, где в горсаду,
На танцплощадке музыка играет.
Там, среди пар, танцующих в кругу,
Ловлю я миг, который увлекает.

От жарких чувств кружится голова,
Под взглядами красавицы прелестной.
И ей шепчу безумные слова
В гармонии с мелодией чудесной.

Ты мне надеждой сердце оживи.
Зажги огонь в моей груди мятежной
Божественною музыкой любви,
Как поцелуй томительный и нежный.

Идут года. Но встречу не забыть.
Ведь молодость не хочет быть в забвенье.
Порою я пытаюсь воскресить
Из прошлого волшебное мгновенье.

Ах, это танго юности моей.
Мелодия былых воспоминаний.
Ушедших навсегда счастливых дней,
Восторженных и чувственных свиданий.

И это танго по ночам звучит
В моей душе торжественным аккордом,
Чьи звуки она бережно хранит,
Как память о далеком сердце гордом.

— Удавка бессонницы?
— Здесь!
— Нервы — бикфордовы шнуры?
— Здесь!
— Мысли — булыжники?
— Здесь!
— Вата апатии?
— Здесь!
— Цепи оцепенения?
— Здесь!
— Гул в ушах?
— Здесь!
— Ледяное дыхание окна?
— Здесь!
— Некрополь за окном?
— Здесь!
— Кислотный сумрак?
— Здесь!
— Траурный жир теней?
— Здесь!
— Падкие на паутины углы?
— Здесь!
— Брюзжащий потолок?
— Здесь!
— Куриная слепота?
— Здесь!
— Дальнозоркость печали?
— Здесь!
— Жор вины?
— Здесь!
— «Да ну и наплевать»?
— Здесь!
— Будущее?
-…
— Будущее?
-…
— Будущее?!
— Нет его. Нет.

Порою муза посещала
Меня в полночной тишине
И строфы чудные шептала
Вполне приятные душе.

Под властью новых вдохновений
К бумаге просится перо,
Запечатлеть чреду мгновений,
А с ними чувства заодно.

Пусть мимолетное виденье
Рождает страстную любовь
И волшебство, и вдохновенье
Для чудодейственных стихов.

Но стройный ряд стихотворений
К себе не часто привлекал.
Бывало, что в пору волнений,
В нем голос правды умолкал.

Его желанного возврата
Жду с нетерпением опять.
Не может вечной быть утрата.
И лира вновь начнет звучать.

Где жизнь с поэзией одно,
Где лира славит все земное,
Читатель скажет, что дано
Поэту творчество святое.

И все, что я в душе копил,
Как кладезь лирики поэтов,
В стихах идеи оживил
И сохранил их стиль при этом.

И дар поэтов несравненный,
А с ним заветные мечты,
Кладу их на алтарь священный:
Во имя музы и любви.

Шорох ног, кассы лязг
День за днем, — снежный ком.
Он пытался не раз
Завязать с молоком.

Смеси, каши, кефир
Для проклЯтых детей.
В магазин втиснут мир,
Чтоб с катушек слететь.

И приходит она,
Покупать молоко.
Она чья-то жена,
Но он с нею знаком.

Был у них пересып,
Так давно перехлест.
Он тогда думал: влип.
Но потом — улеглось.

Понял он лишь теперь,
Что нужна лишь одна…
Вот коляскою дверь
Открывает она.

Говорлива, бледна
Продавцу одного
Нет, не скажет она,
Что ребенок — его.

Шорох ног, тихий лязг
День за днем, день за днем…

Я верю в прекрасное,
В лето красное,
Где птиц щебетание –
Жить обещание.

Мне с васильками поле снится.
Колодезной мне бы воды напиться.
Без сигареты чай с чабрецом
Попить бы с матерью и отцом.
Чтобы любимая лето видела.
Не сомневалась. Не ненавидела.
Чтобы с утра мы с ней, не во сне,
Бежали в туман по чистой росе.

Я верю в прекрасное
Солнце ясное.
С прохладой осенней,
Что льется в сени.

Деревья в багрянце и охры окрасе
Меня впечатляют – я в легком трансе.
Жаль, что недолго все это длится.
Жаль, что в снеге все растворится.
Осень, надрывно, дождиком плачет,
Что лето уходит. Зима маячит.
Я ощущаю природы смятение –
Скинешь листву, а когда обновление?

Я верю в прекрасное –
В уши красные
Зимой от мороза.
Метель – стервоза.

Снег под ногами скрипит. Мороз.
Воздух холодный щекочет нос.
Тяжесть одежды. С машиной проблемы.
С трудом решаются легкие темы.
Дрянь на дороги льют непонятную.
В доме, тепле находиться приятнее.
Лыжи, коньки, к сожаленью, заброшены.
Снегом поля и леса запорошены.

Я верю в прекрасное –
Весну страстную.
Талые воды.
Запах природы.

Вербы цветение. Жизни рождение.
Требует жизнь своего продолжения.
Жаль, что в копилке осталось мало
Годков. Что копеек. Да тело устало.
Любимая женщина пахнет подснежником
Под одеялом, как под валежником.
Такой получается круговорот
Год за годом, который год.

Любимый! Солнце гаснет, вечер
И колокольный звон
Уносит в степь заблудший ветер
Фиордовых сторон.

Лежишь, опутанный оградой,
Укутанный землёй…
Одни, без посторонних взглядов,
Остались мы с тобой…

Мы так безропотно любили
Полесья тишину
И в чистом озере ловили
Кудрявую луну…

А помнишь? помогал ты белке
В дупло просунуть гриб,
А позже липовою веткой
Удил ты глупых рыб?

А как мы, затаив дыханье
Кукушкин ждали счёт?..
Как глуп, кто выдумал гаданье
Дороги наперёд!

Любимый! Мы одни! мы вместе!
Я жду: о позови!
Должна и там я быть невестой
Тебе – моей любви.

Но расшвыряли клавиши
По полу мысли куцые.
В тоске Шопену кланяюсь.
Пора бежать на улицу.

А клавиши все брякают
Капризною девчонкою,
Изводят буераками
И рвут бумагу тонкую.

Пол тонок, — плачет клушею
От перебора клавишных.
Шопен до дыр заслушанный.
Так нарывает камешек!

Прости, меня ограбивший,
Дай просто оглянуться мне.
Но расшвыряли клавиши
По полу мысли куцые.