Стоит средь цветов телёнок,
Радость в телячьих глазах,
Видать, заплутал спросонок;
Впервые малыш в лугах.
Ромашки, анютины глазки,
Мяты душистая кладь.
Он вдруг окунулся в сказку,
Стараясь её понять.
Смотрел на цветы умильно,
Нюхал один, второй...
Ох, пахло как Русью сильно,
Русью совсем другой.
Забыт им сарай дощатый,
Унылый и грязный двор,
Глиняный дом горбатый,
Старый гнилой забор.
Телёнок взбрыкнул игриво,
Вышел к дороге следком,
Мама встречала красиво;
Лизнула сынка языком,
И в чувствах своих ребячьих,
Пред мамкой он стал чудить;
Из глаз золотых телячьих,
Катились слезинки в сныть.

Автор: Виктор Шамонин-Версенев
Читает: Александр Синица
Your text to link...

Опять молчишь, не пишешь
Возможно ты в иных мирах.
Ведёшь наш диалог.
А, я в ненастье.
И настроение как то так.
Душа конечно
воспевает к свету,
а Дух стремится
к мириадам звёзд,
но снова я в ненастье
Скорей бы ясье
И тёплый свет
И добрый твой совет.

(апрель 2015)

Яков Есепкин

Антисоциум

Радуга кармы

О если б мог, подобно матерьялу
Тебя, подобно гипсу приручить,
Чтобы навек устала плоть любить
И жизнь не мчалась к мертвому началу,
Но ты живешь и не устанешь жить.

И мириады глаз глядят в тебя
Из тех пространств, что и для них кишели
Небесными телами, и ужели
Я сам живу, все мертвое любя,
И ты живешь, и нас дробят недели,

Ответь, к чему безмолвствия печать
Устам, еще не знавшим кармной глины,
Возбранно меж успенных и молчать,
И ложию скверниться, цеппелины

Я с ангелами звал, они давно
Порфировые тверди обжигают,
Сиречно если молвить, здесь кино
Для бойных самураев предлагают

К смотренью всем, китановых мечей
Бежавшим, но воистину распятым
Виньетою мелованных лучей,
Зиждительностью ангелов, пресвятым

Всегорней требы шумные гурмы
Порой опять жалки, до нисхожденья
В адницы их смятенные умы
Не ропщут, фимиамского кажденья

Чураются, но истины удел
Вершимые суды на аксиомах
Зиждить, я многих грешников глядел
Полеты низовые, им в хоромах

Аидовских спокойнее, канур
И каморных палатниц обозренье
Торжественность вселяет, лишь понур
Какой-нибудь браменник, меркнет зренье

Алмазное, а, впрочем, естество
Любое быстро к мраку привыкает,
Нет в мире постояннее того,
Что временному служит, возалкает

Душа высоток синих, может быть,
Превратной улыбнется Персефона,
Нельзя тоску миражную избыть,
Но есть иные области, Харона

Искать не стоит в них, певцы одни
Урочные там оды сочиняют,
Мерцание божественное дни
Светит им, нощно свечи затемняют

Картин червенных яркие канвы,
Тогда оне сбираются к стольницам,
Пируют весело, младые львы
Угодны мировым еще столицам,

Хоть версия присутствует давно
В миру, умы лихие будоража,
Что рухнуть крыше мира суждено
В столетье настоящем, эпатажа

Подобного смешон фривольный тон,
Убить еще мертвых, навряд ли, право,
Чудак теперь отыщется (Ньютон
Иль Барма, иже с ними, чтоб лукаво

Веков теченье словом исказить,
Не станут воскрешением труждаться),
Какой возьмет за дело отразить
Барочную теорию, бодаться

Теленку с дубом легче, и засим
Черемников и гремлинов, гоблинов,
Запалых волкодавов, огласим
Неполный крайне список, исполинов

Эпох минувших, с ветвью золотой
Взлелеянных сознанием народным
Нетенных мифологии пустой
Созданий, чуждых присно благородным

Порывам, троллей, ведем, рыбарей,
Панн крашеных, русалок млечнохвостых
И рыбников, гороховых псарей,
Гонимых вурдалаков, чернокостых

Козлищ рогатых, бесов меловых,
Чертей образных, прочиих лишенцев,
По сказу, выпускают на живых
Глядеть хотя из сумеречных сенцев,

Из ветхих, ветхих сеней и зерцал,
Каких серебро вечностью не бьется,
Прейти каких нельзя им, созерцал
Я чреды горевые, узнается

Любой посланник ада на один
Пристальный взгляд всегда, всегда и рядом
Теснятся души, масляность картин
Балов и пирований, смежных с адом,

В чурной любови страшной и немой
Никак не выносящие, оне ли
Гранатовые зерна для самой
Девицы, званной Корой, брать умели

Из отческих лазурных туесков,
Несли царице мервых угощенье,
С косою красных жали колосков
Огони жизнедарные, прощенье

Не будут эти бестии молить
У Господа, им князя переходник
Милей лугов нагорных, веселить
Берутся их валькирии, угодник

Святой иль столпник в аскезе своей
Таких бесовок мигом распознает,
Но чернь бывает цвета здоровей
Порфирного, к нему тогда канает

Воинственная нежить, а балы
Текут себе, горится воск басмовый,
Начиния бурлящие столы
Теснят, сребря вином багрец каймовый

На скатертях, дешевым ли оно
Для цвета наций было, не ответит
Дионис, аще в серебре вино,
Так значит падший ангел нас заметит

И, в гробы не сходя, благословит,
Обычай злое требует коварство
На службу мертвым ставить, перевит
Муарами с тесьмой прешедший царство,

Елику ныне трудно разобрать,
Кто мертвый, кто и жив, одним героям
Даруется бессмертие, карать
Решится их безумец, разве Троям,

Взыскующим величья и знамен,
Возможно сих любить иль ненавидеть,
Но чтить веками, чтоб иллюзион
Окончиться не мог, спешите видеть,

Оне, оне горят сугатно, днесь
Картина только может затемниться,
Сколь выпита бессолнечная смесь,
Черед вина гремучего, смениться

Спешит одна иллюзия другой,
Согласно тезе адлеровской, вправе
Мы тоже грянуть о стол дорогой
Хрусталь куферный, если чермы въяве

Мелькают за патиной амальгам,
Приставлены следить о пире нашем,
Попросим Амадея (четвергам
Он дани отдал, каморам возмашем

Из синей верхотуры и – привет
Щелкунчикам холодным), камеристок
И горничных его басмовый цвет
Манил давно, мистерий аферисток

Они упоят славно, что ж мешать
Всепирствовать, писательством лукавым
Черемных завлекать и разглашать
Каморные таинства, делом правым

Нам время и пора увлечься, сим
Гостям тартарским водки и не жалко,
Для рыцарей пиры, не разгласим
Сакральности магической, не валко,

Не шатко, а заставим на столы
Серебряные битые утвари,
Посуды нет вернее, чтоб углы
Червонные искали всуе твари

И бились об визитницы зерцал,
В каких светятся лики молодые,
На вензели смотрят, любой мерцал
Величественно прежде и седые

От серебра уже они равно
Высотной поражают лепью ведем,
Порфирой мелированной вино
Прекрасим, пейте, иродницы, едем

Далече завтра, ныне пусть пиют,
Кумин, базилик, фенхель опускайте
В начинье, водку истинно лиют
На мертвое серебро, не алкайте

Гурмой хотя бы хмеленных теней,
Мы были и останемся о красной
Червнице в облиновке огоней
На бале жизни вечной и прекрасной.

Когда уже забыл я о любви,
Когда от боли сердце не дышало,
Во сне почувствовал я холодность руки,
Что на душу мне трепетно упала.

Передо мной ее печальные глаза,
Я в них читаю скорби от разлуки,
Молю сказать ее: «Любила ли? Ждала?
За что на души выпали нам муки?»

Глаза ее наполнились слезой,
Я потерял счет времени в объятье,
Опять горит в душе моей огонь,
И снова я целую свое Счастье.

«Как мне фильм? Ну не знаю, хороший вопрос,
Я смотрел на тебя, на лицо, на твой нос,
Сюжет фильма потерянный был для меня,
Когда рядом склонилась твоя голова.

На груди я почувствовал жар и ладонь,
Ты, прижавшись, шептала «любимый ты мой»,
Показалось, что сердце мне грудь разорвет
И к тебе само в руку без слов упадет.

Да, там, в фильме стреляли, погони…любовь...,
Но мои мысли были с тобой где-то вновь,
Я уже сомневался, туда ль мы пришли,
Если нас распирало от страсти, любви.

А ты только плотней прижималась к плечу,
Я боялся не вскрикнуть, как я, блин, хочу,
Сеанс длился, скорее, тянулся весь день,
Я во тьме растворялся, я был словно тень.

В тот момент мне хотелось с тобой убежать,
Где никто и ничто нас не сможет достать,
В том заветном миру с тобой будем одни,
Только ты, только я, и желанье любви.

А ты фильм…Я не мог оторваться от глаз,
Так смотрел, будто видел в последний их раз,
Во мне муза будила сонеты любви,
Восхваляя всю тонкость твоей красоты.

Боже мой, я боялся о чувствах сказать,
А собрался, как титры, все стали вставать.
Как мне фильм? Да наверно, он был ничего,
Только я недопонял сюжета его.

Но зато в моем сердце открылася дверь,
И любовь, как от спички, горит в нем теперь,
Может место неправильно выбрано мной,
Не романтик. Прости, что открылся душой.

Ты наверно считаешь, что я сказал бред?
И молчанье твое подтверждает ответ.
Ну и пусть. Но, вдруг, если сейчас ты уйдешь,
Знай, что ты мое сердце с собой заберешь…»

Случилось в жизни страшное несчастье:
Меня судьба толкнула на любовь,
Точней меня и ангела в подвале
Она свела, случайно, но мне вновь

Хотелось встреч и мимолетных взглядов,
Читать «малыш» по ангельским устам,
Пьянеть от плеч с волшебным ароматом
И провожать закаты к облакам.

Я мог лежать часами до рассвета,
Смотрел в окно, заоблачно мечтал,
Орфей ваял любовные сонеты,
А я стихи тем временем писал.

И пусть порой не ладилося с рифмой,
В конце концов, ни Пушкин я, ни Блок,
Но тот огонь, что вырывался к милой,
Я изливал среди любовных строк.

Судьба моя была же недовольна:
Ну как же так – мы с ангелом в раю,
Она любовь разбила, сделав больно,
И не спросив, как ангела люблю…

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триптихи и трилистники

І

Аз, Господе, реку со черных домовин,
Гробов нощных, иным достались благокрасны,
Эти агнцы не ждут-заждались окарин,
Им и трубы Твое, и псалмы немогласны.

Все склоняется тать над испрахшей сумой,
Иль неможно доднесь и любови низринуть
Бледных перстов жалких, в юродие немой
Удушавших царей, сребро юдам откинуть.

Были перси белы у безмужних невест,
А теперь и уста до костей пробелели,
Оглянися, Отец, нету ныне окрест
Ни живых, ни мертвых, посвященных во Лели.

Ах, над нами зажгли юровую Звезду,
Пусть лучом воспронзит некупельные лета,
Их ложесен и усн опознай череду,
Нищих татей, оне удостойны извета.

Те ж к Тебе, Господь свят, пировати пришли
Бойны чада, отвек изалкавшие жажды,
Ангелы Твои что копия занесли — Не убить, не убить преугодников дважды.

II

Как свилися вольно змеи в райских цветках,
Прежде в царствии грез немятежно блажили,
Только ныне молчим, пряча персть в рушниках,
Правда, святый Господь, а ведь мы и не жили.

Богородицы лик украсили Звездой,
Сон-цветочки вия по сребристом окладе,
Нету ангелов здесь и поят нас водой,
Ах, из мертвых криниц занесли ее, чаде.

Иисус почернел и не имет венец,
И Его голова преклоняется нице,
Узреть что восхотел двоеперстный Отец,
Мало ль крови течет в неборозной кринице.

Смертоприсный венок мы Христосу плели,
Исплели изо слез, тяжко траченых кровью,
А и боле ничем не посмели-могли
Притолити в миру жажду бойных любовью.

В каждой розе сидит гробовая змея,
И не видим уже мы ни Бога, ни Сына,
То ли алчут оне, то ли мука сия
Должна гробно зиять до святого почина.

III

Это иноки днесь подошли ко столам,
Страстотерпцы одне и невинники сиры,
Их неможно забыть копьевым ангелам,
Коль не пьют мертвых вин — отдавайте им лиры.

Не боятся огня восковые шары,
А на перстах у нас кровь и слезы срамные,
Велико Рождество ан для всех мишуры
Не хватает Христос, где ягняты гробные.

Геть днепровской волной в черной пене дышать,
Кровь худу изливать на местечек сувои,
Розы-девки, равно станут вас воскрешать,
Так скидайте рядны пред всетаинством хвои.

Тех ли ждали в чаду, мы, Господе, пришли,
Залетели птушцы в обветшалые сени,
Али тонкий нам знак до Звезды подали,
Во трапезной же мы преклонили колени.

Ничего не узрим на вечере Твоей,
Пусть сочельник лиет в мессы нощные снеги,
Мы до маковки все унизаны лишь ей,
Искрим — белы птенцы в огне Божией неги.

Яков Есепкин

На смерть Цины


Четыреста восемьдесят седьмой опус

Вновь летит Азазель, пировать
Ангелки собирают калечных,
Будем тусклые розы срывать,
Петь и биться в терновниках млечных.

Сей путрамент и был золотым,
Дышит ныне шелками июля,
Ах, доднесь над письмом извитым
Плачут мертвые чтицы Эркюля.

Тушь с ресниц белых дев претечет,
Звездный мрамор навек сокрошится,
Нас увиждит седой звездочет,
Яко вечность чернил не страшится.

.
Четыреста восемьдесят восьмой опус

Кто обоженный, чад вспоминай,
Яств хватает и вин всефалернских,
Пировайте, Цилии, Синай
Мглы излил во садовьях губернских.

Пурпур с золотом, легкий багрец
Истеклись по чарующим елям,
Полны столы хурмы и корец
Аромат восторгают сунелям.

Антиохии ль время отчесть,
Выбьют звезды гербы на темницах,
И явимся тогда мы, как есть,
Со диаментом в мертвых зеницах.

С очаровательной особой
Мне прокатиться довелось,
Мы провели весь день с ней в море,
Уплыв от скучных берегов.

С погодой нам тогда фартило:
Сияло солнце, ветер стих,
Морская гладь к себе манила
Не больше, чем любовь двоих.

Мои уста не умолкали,
Пылал к особе я огнём,
Глаза в глазах искру искали,
И я открылся ей во всём.

Я помню на щеках румянец,
Улыбку, брошенную в дар,
По мне скользнувший её палец,
Как за борт чуть я не упал.

Её уста – нежнее меда,
Её глаза – как океан,
Мне не нужна была свобода,
Я от любви был страшно пьян.

Мы расставались на закате,
В сердцах просил ночь не спешить,
Ах, как мы долго целовались,
Ах, как хотелось мне любить…

До любви свою жизнь представлял он другою:
Каждый шаг был просчитан в уме наперед,
Новый день в его мире начерчен судьбою,
Жизнь неспешно текла по теченью вперед.

Это так представлял он себе, но однажды,
Когда солнце ласкало край грешной земли,
И на небе звезда за звездою всплывала…
Его взгляд устремлен был к созвездью любви.

Женский образ заполнил в тот час его мысли,
Дробь в груди не давала спокойно дышать,
Завитой ее локон, глаза и ресницы
Стали мир так привычный души разрушать.

Он не знал, что таила в себе эта встреча — Океан бурной страсти, смятенье, обман,
Может звезды совпали у них в этот вечер
Или меткий амур стрелы в сердце послал.

Ее голос…. Когда он впервые услышал,
Звуком флейты разнесся в ночной тишине,
А когда ее пальцы коснулись предплечья,
Сердце бедного парня пылало в огне.

Их любовь была яркой и скоротечной,
Друг без друга не ведали счастья они,
Свою музу в стихах излагал он любимой,
Вспоминая мгновения страстной любви…

…Как касалась его плеч своими руками,
Он пьянел с поцелуев, как с бочки вина,
А безумней всего, когда только губами
Доводила до судорог ночью она…

Разве счастье возможно на целую вечность?
Видно нет, коль сурова была с Ним судьба,
Для Её души путь был теперь в бесконечность,
И разлучницей стали для них небеса.

Он не смог примиренье найти с адской болью,
Даже стоя у края отвесной скалы
Он мечтал поскорей быть в объятьях любимой,
Сделав шаг роковой свой к пучине волны…