В магазин метнулся поздно,
Парацетамол купить.
За окном сгущался воздух,
Превращался он в тупик.

Парацетамол не купишь–
Кассу ты закрыла уж.
Парацетамольный кукиш
Показала. В теле – сушь.

Парацетамол мне снял бы
Зноя сушь, мороза дрожь.
Я паранормальной блямбой
Награжден за «Не хорош».

(П)лох совсем с температурой.
В пору – парацетамол.
Хоть и поздно, с пылу, сдуру,
Но я все-таки дошел.

Крайней точкой – ты, богиня.
Парюсь: парацетамол.
Я виной повисну, гирей.
Я к тебе явлюсь домой,

Буду парацетамолить-
Призраком кружить всю ночь.
Буду бредом, пудом соли.
Гон ты не прогонишь прочь.

Парацетамольной деве
Валко изливал печаль.
Я качался вправо, влево-
Магазин меня качал.

Жизнь в жару не принимаю.
Плавлюсь я, или не я?
Пусть наступит жизнь другая
Парацетамольная.

Как хочу расстаться с дрожью,
Быть другим, в добре, с умом.
Но, увы, мне не поможет
Даже парацетамол.

Поздно плакать мне от боли.
Ты меня не слышишь. Пусть.
Я запарацетамолен,
Жар вышептываю в грусть.

Я пишу эти строки ночью глубокой.
Сознание рвется на части, память — тяжелый наркотик.
Мелодия переплетается в сон,
Моя душа поет с ней в унисон.
Подранные коленки. «Мама, помажь зеленкой».
Голос по радио. Серые улицы, военная форма.
Субботнее утро наполнилось дымом,
Суетливые люди смотрели мимо.
Ветер захлопывал двери подъездов,
Раздувая листву на прежнее место.
Вот оно, детство забытых ребят!
Серышево, но я бы вернул все назад.
Вороны слетелись на падаль.
Бетонные плиты, пьяные взгляды.
«Красная плесень» и вопли на хатах.
Местный Шанхай, хваленое гетто,
убитые смолоду в китайских кедах.
Круто быть взрослым. Давай прогуляем уроки.
Держи папиросу. Водка и дым, ответ на вопросы.
Темные улицы, спросы на рынке с кого то за что то.
За что так? И снова вопросы.
Кто то, отъехал я слышал. Куда? Ненадолго?
Бутя, на хате? Раствор и иголка? О боже.
Пьяные звуки веселья, тех, кто по дню собирал бутылки.
Крики, разборки, сходки на рынке.
Босоногий мальчишка с глазами волка.
Малолетние зэки, проклинавшие бога. Без толка.
Птицы покинули гнезда надолго.
Зачем они снова вернутся сюда? Зачем?
Уставшие люди выходили с зеленых машин.
Вечером снова начнется веселая жизнь.
Холод суровой восточной зимы.
Суррогаты сильнее зальют этажи.
Давай расскажи, удиви.
Почему оправдания звучат «C'est la vie»?
Зачем? Зачем это всё?
И не услышав ответа душа вновь уснёт.
Видимо есть где то бог, но только не здесь.
Пускай, жизнь сложный замес.
И все же мне гордо, что я с этих мест.
Пускай все остается как есть.

Кричу стихи,
Впадаю в детство.
Гнобят: плохи,
Вторичны, дескать.

Похожи на
Того, на эту,
Ухожены,
Как клеть аскета.

Хриплю стихи.
Впадаю в бегство.
Густеют мхи.
Но что же вместо?

Срубить бабла,
Не получилось.
И вот: бла-бла, — как чья-то милость.

Осоловел
От слов бесплодных.
Еще левей
В дырявой лодке.

В ушах гудит
Простым рефреном:
Динь-динь – один.
В дым — стихофреник.

На грусти хруст
Стал слишком падкий.
Уложит пусть
ложь на лопатки.

Все это лишь
Игра простая,
Когда не спишь,
Но гнет усталость.

В отчаянье
Легко отчалю.
Там жизнь в «уе»,
Там принц датчанин.

Там нищета
И сожаленья.
Пасть со щита
Стихом железным,

Проскрежетать
Консервной банкой.
Угрюмый джаз.
Большая пьянка,

Где на хи-хи
Пробило вереск.
Шепчу стихи.
Впадаю в ересь.

Мой мшистый бред,
Густая плесень.
Я весь в добре
Стихов и песен.

Ах, сколько их
Пропало всуе.
Полночный стих
Рука рисует.

Еще одна
В словах картина.
Лишь мгла видна
С лицом тротила.

Тоску глуши
Словами жестко.
Стихи – души
Густой подшерсток.

Я бормочу
Их как молитву.
Пора — к врачу,
Иль водки – литр.

Пора – в архив
Пустую тару.
Молчу в стихи,
Впадаю в старость.

Глаза, смотрю в твои глаза и пропадаю.
Я в них тону, в их красоте,
Они как будто душу поглощают
Вытягивая мертвой хваткою из тела.
Смущения улыбка еще напоминает,
какое ты тепло дарила мне,
Которое поныне согревает,
Когда я на своём холодном дне.
Беспечный разговор нас по пути сопровождает
И добрый смех пространство заполняет.
И взявшись за руки, гуляем,
А по каким местам не замечаем.
То разговоры нам с тобою не нужны
Тихую песнь души переживаем в тишине
Мы счастливы — мы снова влюблены
И в целом мире другого счастья нет.
Ах, эти думы, как они сладки мне.
В реальности, похоже, потерял
свою голубоглазку.
Но дарит мне тепло и свет
Надежда
На твою ласку.

Солнце ослепло слепком с мелодии луга.
Никто – стрела, и пенится песня – лук.
Море – в пустыню с небом, вскипев а капеллой,
Тянут — потянут тетиву. Вплавь – в плен

Броситься, сбросив веревки, кожу и кости,
Звуком бесплотным стать, пусть песнь – погост.
Лягу голосом луга. Скорей отвяжите
От мачты, чтоб к мечте успеть на ножи.

Путы вдруг пали, и песнь, обернувшись визгом
Металла, когтями вырывает из
Тела не разум, но душу,- дышлом – на волю.
Просыпаюсь, исторгнув дичи вопль…

Тенью прилипла песня, лишила покоя.
В голове у меня – троянский конь.
Хитрая Кирка сдала с потрохами Кере.
Знала: песнь не забуду. День померк.

Мрака мелодию не залепить мне воском
Суеты. В труху выпадает мозг.
Плещется песня. Всюду аккорды седые
Прорицают от воды вне воды

Скверный финал. Но манит мелодия луга,
С веслом на плече нырнуть в цветочный гул.
Я ухожу. Их пение будет мне картой.
Не вернусь. Но всем говорю: «Пока».

Одно желание перечеркнет миллион других,
Тоскует сердце, позабыв об остальных,
Ночная мгла скрывает свет моей звезды,
Пропало счастье в уголках моей души.

За ним пойду через пустыни и пески,
В ночных видениях ко мне приходишь ты,
Хочу обжечься грудью об твое тепло,
И от волнения все б в сердце замерло.

Ты знаешь, что с тобою улетаю я,
Когда смотрю в твои жемчужные глаза,
Я погружаюсь в них, в их глубину,
Мне сложно объяснить, но я тебя люблю…

На кухне — три мухи,
И в комнате – тоже.
Кружат погремухи,
Погромом ничтожат.

Три жУжалки черных,
Три черных оторвы — С приветом от черта,
При пекле который.

Разбойников тройка,
Вертлявых валькирий.
Попробуй ух, тронь-ка.
Судья – шулер — киллер — Едины в трех лицах.
На три перемножить,
Вернут жар сторицей
Треклятые рожи.

Не мухи, а махи,
Что дал, сожалея.
На трех черепахах
Держусь я железно.

Не мухи, а парки
Шьют воздух и дело.
Закрыли, запарив.
Не нощно, но денно

Играет мне трио
Мелодию лета,
Утроив смотрины
Замшелого тела.

Я имхо – мух жертва,
Ответчик по полной.
Жужжит тлена жернов.
Пью жужелиц пойло.

Оступился в надменную бездну,
Где слова, потускнев, бесполезны,
Негативы вещей не нужны.
На часах стрелки встали, остыли.
Обросло настоящее пылью.
От узорчатых жарко снежин,

Из которых рисуются губы…
«Можно?» — «Нет». И от нежности грубым
Становлюсь, от тебя – не в себе.
Вниз полет безнадежно прекрасен.
Заверяю я стансами прайсы,
Оценив, что бесценно в судьбе.

Месяц шестой, день шестой
Вновь ворвались ко мне.
Месяц – злодей, день – жесток,
На них управы нет.

Рубят наотмашь, с плеча,
Расплющивают в жесть.
«Надо с тобою кончать»,-
Шипят ноль шесть, ноль шесть.

Шестернями вновь шерстят
Шестерки, осерчав.
Кланяюсь кленом гостям.
Вот мой финал, причал.

Нечего больше мне ждать
И некого просить.
Я от шестЁристых жал
Просел, лишился сил.

Шершни жужжат надо мной.
От них мне не спастись.
Месяц шестой, день шестой.
Шепчу себе: «Прости».

Нет, не сейчас и не здесь
Шестерки разомкну.
Сгинет шершавая месть,
Проклятья стихнет кнут.

Я – не лопАтник, я – другой,
Кто на кушетке – в долгий ящик,
Для убедительности вящей-
По Лете, что в бегах — рекою
И машет призрачной рукой.

Скорее, — лапоть в лапах сна.
Проснуться надо… Но – пустое.
Порушив правила, устои,
Мошеннику тяну осанну.
Пиарится во рту блесна.

Свет гаснет. На исподе век –
Премьера. Веселят спектаклем.
Но букли переходят в паклю.
Запахло жареным. Где дверка?!
И рыщет темный человек –

Из табакерки пироман.
Его обратно не загонишь.
Бушуют на подмостках годы.
И от поджога Пиросмани
Их кормит рукописью ран.

Кушетке отдавая долг
С процентами, ведь мозгом – нищий,
И день с огнем уж не отыщешь
( искал, наверно, слишком долго),-
Я не заметил, что умолк.

Умолк. К чему теперь терзать?
Но этот в темном, он посмеет
Меня спросить с трескучим смехом
Судьи басмановским эрзацем:
«Допрыгался?» — и в грудь – резак.