Вновь у меня обостренье пустых ночей — это, похоже, не вылечить в октябрях;
вроде бы мой, вроде рядом — и всё ж ничей,
и так от этого больно, что лучше яд.

Снова моя тревога пустых дождей — холодом вечным они паутину плетут,
тенью завесивши сумрак осенних дней
льют свои мертвые слёзы — чего-то ждут.

Утром опять тревога чужих стихов
острых, как бритва, пронзительных и живых,
бьёт моё сердце током сплетённых слов,
и я своей болью опять отражаюсь в них.

Снова и вновь обостренье — такой сезон,
когда вытесняет всё прочно лишь чёрный цвет,
когда наизнанку душу, как будто флаг,
когда в звёздном небе ищешь на всё ответ,
когда не впадаешь в спячку — ведь держит клан.

В вену мою иглой
беспощадно впивается утро,
будто ожогом, боль — день надевает свои хомуты.

Снова открыть глаза,
снова вся кутерьма по кругу,
сделать, успеть, сказать,
ждать ночной тишины упругой.

Будто по проводам,
снова я чую твою усталость,
хочешь, тебе отдам,
что ещё у меня осталось?

Очередной листок,
сколько ещё осталось страниц нам?
Тонкий по венам ток,
день раздвигает свои границы.

Любимый мой, ты видишь — там зима
укрыла день тончайшей паутиной,
засыпав пудрой сахарной дома
решила, что темно нам ночью длинной.

Любимый мой, ты посмотри — там снег!
Как будто кто-то распорол подушку,
засыпал кто-то хлопьями нас всех,
наш город стал пушистою игрушкой.

Любимый мой, ведь там была метель!
Нам ураганом сорвало всю крышу,
зима коварно заползает в щель,
её дыханье можем мы услышать.

Любимый, да и пусть там хоть потоп,
мне не страшны с тобой любые беды
мирок наш не боится холодов,
и нам тепло — чего бы кто ни делал.

У меня были крылья чёрные,
словно пеплом, да сажей измазаны,
грациозные, утончённые,
ох, недобрые, да прекрасные.

У меня были крылья красные,
тихо кровь с них на землю капала,
эти тоже были опасные,
и с оттенком смертельного запаха.

У меня были крылья серые,
тихой тенью скользили в воздухе,
эти были самые смелые,
и не нужно было им роздыха.

Я бескрыла была, как падшая,
человечье носила обличье я,
и без крыльев жила, уставшая,
нелюдимая, нелюбимая.

Ну а ты подарил мне белые,
я теперь смогу побыть ангелом,
и могу без опаски в небо я
подниматься. Теперь — так правильно.

Слова бывают грязью и рутиной.
Ломают судьбы. Рушат города.
Слова плетут интриги паутиной,
острее лезвий могут быть слова.

Бывает слово пеплом и гранитом,
водой бывает слово иногда,
одним лишь словом можно быть убитым,
Сильнее слов оружие? — Едва.

Из слов построить можно что угодно,
величье, счастье, нежность и вражду,
бывает слово жёстким и свободным.
Врачует. Губит. Слово — и в аду.

Сплетаются причудливым узором,
слова рисуют замки на песке;
слова быть могут славой и позором.
Слова… нежней, чем розой по щеке.

Так просто — слово. Или нет сложнее?
Всего-то навсего — комочек букв.
Нет ничего важнее, нет нужнее.
Слова — велики. Слово — враг и друг.

Был день лишённый ярких звуков, ярких красок,
был день прохладный, словно под водой,
был день спокойный, день, лишённый масок,
день, упоённый серой тишиной.

В тумане исчезали люди, лица,
в тумане исчезали голоса.
В тумане можно тихо раствориться,
туман — как сон. Он неба полоса.

Окутан город серой паутиной,
укрылся, словно в нежный светлый плед,
и нет уж суетливости рутинной,
есть мягкий, тихий, сонный тонкий свет.

В тумане растворяются невзгоды,
он, словно кистью, пепел смёл с души,
тумана нет красивее погоды.
Он тих. Прекрасен. Вкрадчив. Нерушим.

Он утешает, в нём прекрасно грезить,
в туманной дымке ни к чему слова.
Туман прекрасен, мягок и любезен.
В нём понимаешь: чувственность — жива.

Вновь линяют по осени крылья,
да и сказка вдруг кажется прозой,
Опускаются руки бессильно — теплота обернулась морозом.

Это вечный октябрь всюду — Он в природе, сердцах и душах.
На луну скоро выть я буду — лишь она меня хочет слушать.

С горьким пеплом осенних листьев
улетает на небо сказка.
Эта горечь — точней, чем выстрел,
на лице отрастёт вновь маска.

Да, хорошего — понемножку,
и на том навсегда спасибо,
разошлась на тропинки дорожка…
Снова осень. Снова бессилье.

Перемешаны листья с ветром,
Перемешана сказка с былью,
Заметает тревоги пеплом,
Засыпает усталость пылью.

Золотым хмельным листопадом
Скоро душу укроет осень,
Мне сентябрь – за всё награда,
Он один ничего не спросит.

Омывает дождём природа
Паутину ушедшего лета,
Снова осень – опять свобода,
Горьким дымом душа согрета.

Под гитару звенящих капель,
В палантине прозрачной дымки,
В многозвучии звездопада…
Снова ветры зовут: «иди к нам».

Тусклый свет наполняет вокруг нас пространство,
Запах воска витает в нем от свечей,
Двум влюбленным сердцам невозможно расстаться,
Сумрак в нас пробуждает желанья сильней.

Мы напротив лежим, глаза наши открыты,
Твой пронзительный взгляд растворился во мне,
Обнаженная грудь в простынях приоткрыта,
А рукой своей водишь мне по голове.

Нагота добавляет пикантности чувствам,
Разжигает в сердцах неподдельный огонь,
По тебе мои пальцы скользят, чуть касаясь,
И я чувствую — ты сейчас в мире ином.

Твоего подбородка дотронусь рукою
И прижмусь к распустившимся сочным губам,
Ничего нет прекрасней, чем рядом с тобою
На распахнутых крыльях лететь к небесам.

Под блюз ночной светящихся реклам —
Собачий вой под звуки инструмента
Проносятся глаза прекрасных дам
Не разбегаясь от ассортимента.

Смычок протяжно, искренне, с душой,
И шляпа на снегу: Подайте, Бога ради!
Сегодня праздник, кажется, большой,
И год прошедший засмеется сзади.

Держи, дружище! И пусть уйдет капель,
Ты улыбнешься, чуть прильнув к витрине,
И засмеется мило спаниель,
Лизнув твою виолончель,
В предновогодней викторине.

«Не праздно ныне!», и, потупив взор
Посмотришь, почесав его за ухом
Поддержит лаем тихий разговор,
И языком отвесит оплеуху.

Такой случился, братец мой, конфуз,
Ты предлагаешь спеть его дуэтом?
Я не играю Новогодний блюз…
Прости меня, что не сказал об этом.