Скрипачка извлекала звуки
Из скрипки, словно из души.
В них были радости и муки.
Вот так, поэт, и ты пиши!
5 января 2012 г.

Владивосток!
Моя малая родина.
Сколько дорог
Мной исхожено, пройдено!

Сколько я радостей знал и тревог!
Как же далёк ты, Владивосток!

В жизни комедии знал я и драмы.
Многое видел на этом свете.
С грустью я вижу твою панораму.
Ты мне открылся лишь в Интернете.
3 января 2012 г.

Душа плывёт в таинственном тумане.
Ей розовые снятся острова.
Её мечта несбыточная манит.
Она надеждой призрачной жива.
1 января 2012 г.

Поверить Времени, порезав на минуты
Едва заметное движенье за окном,
Чтоб просто жить и быть счастливым в том,
Что всё не так уж зря, поскольку и как будто
Всё образумится само собой потом…

Поспорить со своей никчёмною судьбою,
На кон поставив то, что показалось сном,
Чтобы забыть о том, что прожито, притом
Найти как оправдание причину быть собою,
Поверить в это, жить и быть счастливым в том.

А в небе облака… За ними – звёздной стаей
Разбросан Млечный путь – обыденный пейзаж.
Рискнуть однажды, наконец, поймав кураж
От жизни, чтобы жить, не пожалев оставить
Забытый на вокзале прошлого багаж…

Уходит в небо дальняя дорога.
Мне наяву прекрасный снится сон.
Пускай ещё чуть-чуть продлится он!
Я посмотрю его ещё немного.
Какая мысль сокрыта в этом сне?
К чему бы это он приснился мне?
29 декабря 2011 г.

Вспыхнув, гаснут в толпе телекамер экраны,
И тайга надевает парадный мундир.
Тихо строем в шеренгах идут ветераны,
Ослепляя людей белизною седин.

На измученных старостью, выцветших лицах,
Где скопились страданья и муки души,
Словно книги огромной скупые страницы,
Пишет летопись жизнь паутиной морщин.

И застыли печально в глазах ихних слёзы,
Что остались навеки с минувшей войны.
Белым светом в тайге засверкали берёзы,
Добавляя сединам своей белизны.

Пусть геройских поступков они не свершили,
на записана в памяти сердца война,
Где врагов ненавистных они разгромили,
Отразилась в надетых на грудь орденах.
14.05.2001г.

Живым и павшим, вынесшим на
своих хребтах тяжелейший крест
Второй мировой, посвящаю.

Мы полмира с тобой прошагали.
Да, мы – дети суровой войны.
Мы Россию собой защищали.
Нас терзали безумные сны.

Мы – свидетели диких приказов:
«Разминировать вражьи поля!» — И в атаку мы шли среди газов –
Разрывалась от боли земля.

Мы ложились, как в жатву колосья,
И от ужаса каждый потел –
Ввысь летели кровавые клочья
Из останков растерзанных тел.

И в тисках леденящего стона
Мы смирялись с потерей друзей.
С неба солнце, как божья икона,
Поливало их скорбью лучей.

Словно эхо пасхального звона,
Замирал вдалеке взрывов гул…
Да, мы были тогда вне закона,
И нас смерти бросали на глум.

Как застывшие слёзы рельефный, израненный лёд
На прозрачном, холодном, нагом, молчаливом стекле.
Всё, что было, — в историю… где-то нас кто-нибудь ждёт.
А пока только лёд. Только ветер и мысли, как склеп.
А пока только дни: друг за другом, чужие, как «не»…
НЕдосказанность строк, НЕдоузнанность нового «мы».
Мне не надо тепла, я умру поутру на заре,
Что из старого «здесь» высекает туман и огни.
Оставайся в домах. Нам ведь больше не нужно любить,
Задыхаясь в чужих НЕдомолвках озлобленных чувств.
И разбитая чашка, и синь НЕнавистных чернил —
Всё смешалось в толпе. И из звуков один только хруст.
Я сгорела, а пепел развеян по южным ветрам.
на стекле, как застывшие слёзы, израненный лёд.
И зови — не зови. Всё, что надо, придумаешь сам…
Только всё же… дождётся пусть тот, кто нас где-нибудь ждёт…

Ты – крылом стучавший в эту грудь,
Молодой виновник вдохновенья –
Я тебе повелеваю: – будь!
Я – не выйду из повиновенья.
Марина Цветаева, 30 июня 1918 г.

Надрывно звонил телефон, в очередной раз пытаясь напомнить о себе…
Он лишь обернулся и, не сделав не единой попытки взять трубку, терпеливо ждал, когда тот, наконец, замолкнет.
Ему нечего было сказать… Он был чертовски обижен. И вовсе не потому, что она вела себя, как избалованный капризный ребёнок, которому вдруг запретили шалить. К подобным «выкрутасам» он уже давно привык, и относился к ним снисходительно, что ли… Как давно смирился и с тем, что приходила она, когда ей захочется, словно всё это время жила вне времени и даже… пространства.
Её появление всегда было неожиданно, без какого-то намёка на визит: будто внезапный порыв ветра принёс откуда-то неповторимый аромат степных трав, еле уловимый запах далёкого костра и свежее дыхание морского прилива. И вот… она уже здесь – такая хрупкая и невесомая, близкая и недосягаемая, долгожданная и непредсказуемая…

Обнимая, она словно растворялась в нём и с упоением слушала каждое слово… А он всё время говорил ей что-то, сбивчиво и быстро, стараясь высказать всё то, что не сказал до этого. Она слушала его и, изредка как бы переспрашивая, поправляла не слишком понятные ей, запутанные фразы, а иногда и вовсе, не дав договорить, заканчивала их, словно читала его мысли. Он восхищался ею, пьянея от объятий, а она по-прежнему восторженно внимала ему, и это могло продолжаться часами. Казалось, уже ничто и никогда не разлучит их… Но потом она так же внезапно исчезала, как и приходила, а он, совершенно разбитый, валился на диван и тут же засыпал со счастливой улыбкой на измождённом лице…

Так продолжалось несколько лет. Он не только привык к ней и её постоянным чудачествам, но и ужасно скучал… Скучал так, что в последние пару лет попросту не ложился спать, пока не услышит знакомые шаги, от которых, казалось, и сердце, как преданная собака, вот-вот вырвется наружу, встречая её ещё на пороге…
Но сейчас он был чертовски обижен на неё. Уже почти полгода она не появлялась и даже не напоминала о себе! Такое случалось и раньше: она, как блудная дочь, могла пропасть, но на неделю-две или на три – не больше! И это были ужасные для него времена. В такие дни, не находя себе места, он метался по комнате, как загнанный зверь: мысли путались в голове и работа не то, чтобы не спорилась – он вообще не мог работать!
Но потом она снова появлялась, и всё вставало на свои места: чувствуя вновь её объятия, он забывал о минутах депрессии, о часах ожидания и о бессонных ночах – словно ничего этого и не было вовсе! И казалось, он готов отдать всё за эти минуты счастья. Лишь бы она была рядом…

Телефон зазвонил снова и, словно решив, что пора с этим кончать, он взял трубку. На другом конце провода неистовствовал редактор:
– Какого чёрта ты не отвечаешь на звонки?! Ты хоть в курсе, что уже давно срываешь нам все планы? Когда я, наконец, увижу то, чем ты занимался последние полгода? Почему ты молчишь?!..
Ему нечего было сказать: муза, без которой из-под пера не выходило ничего путного, вдруг покинула его. Без неё каждая вновь родившаяся строчка казалась ему бездарной нелепостью.
Он молча положил трубку и открыл окно, за которым почерневшими проталинами и оголёнными ветками деревьев уже дышала весна…

Приходи ко мне вместе с зарёй,
Подними меня среди ночи…
Ты читать будешь мне между строчек,
То, что я, всё болея тобой,
Не заметил, не понял, не тронул,
Восседая на призрачном троне,
Зная то, что болею тобой…

Приходи ко мне вместо зари!
Пусть задёрнуты наглухо шторы,
Ты расскажешь мне много историй,
За столом, где так тускло горит,
Абажур, мне подаренный кем-то,
И потоком, волной или лентой,
Всё, что есть для меня – подари…

Приходи ко мне, приходи…
Королевой, распущенной девой,
Избалованной сукой и стервой,
Оставляя лишь холод в груди,
Позволяя лишь только коснуться
Тайных грёз, чтоб на миг окунуться
В этот мир… Я молю! Приходи…

Подвинув стул поближе к распахнутому окну и щурясь в нежных лучах солнца, он закурил, жадно глотая дым… Со стороны могло показаться, что он терпеливо чего-то ждёт. И он ждал… Ждал, когда внезапный порыв свежего ветра принесёт откуда-то издалека неповторимый аромат степных трав, еле уловимый запах далёкого костра и свежее дыхание морского прилива… Очень ждал, когда хрупкая и невесомая, близкая и недосягаемая, долгожданная и непредсказуемая… вдруг вновь появится – ОНА.

белая, белая, белая…
вся одетая в снег.
краше зимы, без сомнения,
ничего в мире нет.

чистая, чистая, чистая…
и воздух, как хрусталь.
с небом твоим батистовым
где-то сливается даль.

смелая, смелая, смелая…
глядишь на всех свысока.
чтобы, зима, ты не делала-
останешься права.

гордая, гордая, гордая…
в глаза мне посмотри.
знаю, что ты одинокая,
так как всегда в пути.