Ты сказала: «Поздравь, залетела».
Я спросил, замерев: «От кого?»
Усмехнулось любимое тело
И послало с упреком кивок,

Нет, не мне,- за окно, что налево
От меня и правей от тебя.
Там желтело рыжело алело
О поминках роскошных трубя.

Я – про деньги, но ты отмахнулась,
Встала с кресла, к окну подошла.
И высокие бледные скулы
Осеняли осенний аншлаг.

Там дрожало смеясь умирало
Торопясь исполняло обряд
Золотые швыряя реалы
примеряя кричащий наряд.

Ты смотрела на сонную муху,
Забиравшуюся по стеклу.
«Без тебя все я сделала», — глухо
Прошептала ты, словно хулу.

И прихлопнула муху ладонью.
Заметалась она, щекоча
Кожу, будто гадая о доле
Вдруг заплакавшего палача.

Катитесь по степИ, шурша,
Под солнцем чахлым в сорок ватт.
Подъела гниль вас и парша,-
Уже не повернуть назад…

Открыт вход в погреб – тьмы притвор;
И балка – в галстуке петли.
Тьма смотрит на меня в упор.
Я – в гараже, я – на мели.

Шагнул. И заревела кровь,
А под ногами – зыбь огня.
Скорей, скорей притвор закрой!
Но потащило вниз меня.

Боль вырвала из забытья
И стала в пОгребе кромсать
И рвать заботливо, в оттяг,
Как обезумевшая мать.

Я закричал туда, где свет
Зарылся в серую шинель
И потерялся в ней совсем.
Лишь тихий шелест в вышине

Ответом был. Я здесь один.
Все это пОгреба навет.
Щепотку храбрости найди,-
Пора карабкаться наверх.

По дыбе лестницы я лез,
На ней себя терял порой
И, отыскав на дне, в золе,
Опять бодался с высотой.

И вот я выполз. Гаража
Нет и в помине. Степь шуршит.
Гнилые яблоки лежат,
И солнце лампочкой дрожит.

Вдруг ветер вздорный налетел,
И яблоки гурьбой – в притвор.
И я за ними — в тьмы предел,
Вливаясь в шелестящий хор:

Катитесь, яблоки, шурша,
Под солнцем чахлым в сорок ватт.
Подъела гниль вас и парша,-
Уже не повернуть назад.

Рассвет меня застанет за столом,
Когда листы бумаги разрываю,
Когда эмоции от края и до края.
Их объяснить пытаюсь лишь стихом!
Писать, писать, пока ложатся строчки,
Пока стоит оседланным Пегас.
Забыть про запятые и про точки,
Приходит Муза иногда на час.
Она войдет богинею прелестной,
Чела коснется, а быть может рук.
И только ощущаешь сердца стук,
И привкус опьяненья неизвестный.
Уже забрезжил утренний рассвет
Пора упасть в объятия Морфея.
Вот только сна в помине больше нет.
Но я об этом даже не жалею.

Грустно тикают минуты.

Мне осталось только ждать…

Без воды идут верблюды…

Слезы им могу отдать.

Два рассвета, ноль эмоций…

Как хочу тебя обнять.

Звезд колючих в небе россыпь…

На одной любовь распять

Я могу сегодня ночью.

Что осталось? Две тоски.

Раны снова кровоточат,

Рвутся нервы на куски.

Так зачем? Кому удача?

Может только лишь врагам.

Отдаю. Не надо сдачи.

Сердце бьет по сапогам.

Твои бы искры — да в светлый взгляд.
Стихи неверной — на Божий суд.
Мы слишком много веков подряд
Чертили смысл, сжигая суть.
На синем небе — ни облачка.
Седая серость — у нас внутри.
Мы погибали в одни века,
Чтоб возродиться в веках других.
По Божьим венам — твою бы кровь.
Холодной рыбой таится мрак
Среди могил. И как будто вскользь
Седая серость скрывает страх.
Мою бы нежность — в твою бы ночь.
Слова простые — в твои уста.
Мы слишком долго искали новь,
А ты замерз и совсем устал…

Бетонные жабры прокуренных улиц
Хрипят кострами отдельных квартир.
Готовясь ко сну, вздыхая и жмурясь,
Город зевнул, как усталый Сатир…

Бульварная шлюха, слюнявя клиента,
Украдкой поглядывает на часы…
Без четверти три. И склонившись над кем-то
Колдуют кошмары, и шепчутся сны.

Без четверти три. Сквозь пустынное поле,
В сторону ярких рекламных огней,
Бредет обреченно, как пленник в неволю,
Босая девчонка… И ветер за ней…

И ветер ласкает подол ее платья,
Что легче небес и поярче луны…
А девочка шепчет: «Как больно… Не знать бы,
Не видеть, не слышать бы вашей вины!»

Неслышно ступает она по асфальту,
Лишь слышен, едва уловимый мотив…
То ветер с листвою играют Вивальди,
Для тех, кто не спит… себя не простив.

вечереет. на полнеба разливается
цветом розовым вечерняя заря.
будто девица к свиданью наряжается
и до ночи-то всего лишь полчаса.

а восток уже темнеет, закрывается
покрывалом из плотнейшей черноты.
и, мерцая, звёзды зажигаются,
словно запоздалые цветы.

не полнеба, а уже только полосочка
остаётся от прекраснейшей зари.
то невидимой серебряной расчёсочкой
причесала зорька волосы свои.

Раньше сердце о ребра толклось без забот,
Улыбалось от счастья, не ведая горя,
От любви нежной плавилось будто бы лед,
Что в полуденный час оказался на зное.

Ныне ж ссохлась душа и уже не поет,
Не клокочет в груди и не бьётся как прежде.
Нынче пусто внутри только память скребет
По осколкам мечты и обрывкам надежды.

Каждый утренний сон болью вновь оживет,
И разбудит меня темнотой до рассвета
Чтоб хватаясь за грезы, ловил лишь песок
Пожелтевшего времени, что больше нету.

Жизнь вдруг стала пустой как в кино эпизод,
Где актеры молчат, позабыв монологи
И нелепой тоской искривив в муках рот,
Только смотрят в глаза пустотой идиотов

первый снег…
он невесомый,
он красивый, рыхлый, новый.
он сверкает, он слепит,
он чарует, он пленит.

он ложится на ладони,
на поля, заборы, кроны…
он одел буквально всё,
применяя колдовство.

и не видно чёрной краски.
всё белым-бело, как в сказке.
а снежинки всё летят
и ложатся где хотят.

эти белые одежды…
мир совсем другой, чем прежде.
чище, радостней, светлей
на душе и у людей.

ах, туман, туман…
«молоко» кругом.
мы с любименьким
берегом идём.
где-то там внизу
плещется вода,
только нам сейчас
не видна она.

ах, туман, туман…
зябко и свежо.
от тебя, туман,
счастье к нам пришло.
и тепло двоим,
если есть любовь.
и сердца стучат,
и играет кровь.

ах, туман, туман…
хорошо когда
рядом есть его
крепкоя рука.
и она ведёт
через пелену…
я любимого
крепко обниму.

ах, туман, туман…