Цепочка Будды.

«Я вижу погребальный свой костёр
Что для меня все свары мира?»
Так изречение Будды отражено в «Дхаммападе»
Но люди мы и мир наш «Мритью – лока»*.
Страдания, страх.
Всё сети наших заблуждений.
Жить в страхе,
Жизнь без счастья.
Без счастья правда не мила.
Без правды гибнет стыд,
а вместе с ним познание.
Ведь истина и ложь
для кривды спрос на рынке.
Что остаётся?
Алчность и жадность!
души гиены, пожирающие всё,
и умирает в плоти человек
рождая тварь для свары мира.

*»Мритью – лока», на санскрите мир обитания людей, мир смерти, мир страданий.

Степанов С.В (ноябрь 2013)

Закон единения.

Любовь не вожделение,
не «па» здоровых тел
известной техники
массажа плоти.

Любовь не ярость страсти.
И не безумие, в коем
мы отрешённо созерцаем,
как тает прошлого любовь,
а в новой только сладострастье.

Любовь не жажда овладеть.
Цена которой смерть
на острие клинка и в капле яда
Ромео и Джульеты.

Любовь не боль и кровь,
рождения дитя.
Дитя прекрасное её создание.

Любовь всего лишь единение,
что позволяет созидать миры,
а миг разлуки вечность без творения.

Степанов С.В. (ноябрь 2013)

Читая Цветаеву

Я пью взахлеб дарованное мне
И в страхе, только б не иссяк источник,
В стихах, эссе и дневнике
Себя ищу я между строчек.
Пью бережно, чтоб не растратить звуков
Не утерять строфы и тонкости сюжета.
Конечно же, пытаюсь примерять
На жизнь свою и сознаю при этом,
Что наконец-то найден мной ответ,
На то, как выживать в среде непонимания,
Жить в мире лир, сюжетов и примет,
Неся свой дар и не ища признания.
Пусть миру суеты достанется лишь плоть,
Десяток фраз заученных, дежурных.
А то, чем щедро одарил Господь,
Храню вдали от сплетен, склок и шума.

Литии в Одеоне

ЯКОВ ЕСЕПКИН

ЛИТИИ В ОДЕОНЕ


I-XX

I

Восстенаем, Господь, в слоте черных иглиц,
А сидят за Тобой фарисеи одесно,
Не узрят ангелки наших траченых лиц,
Звоновые Твои не живятся чудесно.

Ах, высоко лились золотыя псалмы,
Искрашали трухой нищету дарований,
Только сохнут и днесь на хоругвях гурмы
Василечки от сих иродных пирований.

Вижди, Господи, нас, буде слава Твоя
Не превянет-горит, осеняя церкови,
Гордовые певцы умножали ея,
Горла их пропеклись чернозмейками крови.

II

За мытарства ль Христос возжалел
Не прошедших святые оплоты,
Вертоград Гефсиманский истлел
И без шпилей мертвы камелоты.

Васильков полевых не узреть:
На венцах лишь они и сверкают,
Двиньтесь, мытари, всем и гореть,
Разве истинно веры алкают.

Яко минем страстные пути,
В огни темные души вселятся,
Чтоб с любовию нивы прейти,
Где цветки наши палые тлятся.

III

Веночки белые сонимем,
Преобнажим святые лики,
Имен ли, цветности не имеем,
Одно лишь – смертию велики.

Худые крови излиенны,
В очах лазури не осталось,
А звезды Божии нетленны,
Число их парками считалось.

Над перстью ангелы воспрянут,
Над белым цветом закружатся,
И нимбы мертвые протянут,
Во коих звезды обнажатся.

IV

Яко певчим нельзя уцелеть
И преложны венцы золотые,
Так и будемся в тернях алеть,
Кровотлести, елико святые.

Но еще восхотят, восхотят
Голосов божеимных и песен,
И еще ангелочки слетят,
Чтобы узреть: единый не взнесен.

До поры ли молчанье храним,
Изордеется пламень болотный –
Этой алостью мы ограним
Иисуса венец всезолотный.

V

А и тратно, Господь, наши красить гробы
Васильковым сребром, вешней цвет-озолотой,
Все позорные днесь расписанны столбы
Бойной кровию чад и нисанскою слотой.

Мы слезами вотще на крестах изошлись,
Молодицы в пирах стервенеют безложно,
Со кадящей гурмой колпаками пречлись,
И молиться теперь, и алкати неможно.

Так не смогут одно и перстов окраснить,
Белой краскою мы восписали по черни,
Станут нощно, Господь, колокольцы звонить –
Убелятся тогда наши рдяные терни.

VI

Что хотите еще отнимать,
Мы и в смерти богаче не стали,
Всё претщимся цветки сожимать,
Из которых венец заплетали.

Во среду к нам слетят ангела,
Исполать озолотам их ясным,
Яко тризна у нас весела,
Время рдеться глициниям красным.

Будут мертвые звезды гореть,
И неживы, а света не имем,
И еще положат умереть –
Лишь тогда мы венец этот взнимем.

VII

За эти красные псаломы,
За то, что звезды мертвым светят,
Введут нас в Божии хоромы
И ангелочки всех приветят.

Темно дорожье Иудеи,
Во злате мертвых убоятся,
Алкали крови лиходеи:
И где теперь они таятся.

Где Смерти грозная старизна,
Где Слово – книгу озаглавить,
Красна веселием и тризна,
И ни спасти нас, ни ославить.

VIII

Золота наша Смерть, золота,
К ней мы жизнею всей и стремились,
Век брели от Креста до Креста,
Без огней горнецветных томились.

Но воспыхнут еще васильки
О могилах и звоны ударят,
И сплетут голубые венки
Нам тогда, и червицей подарят.

В крови нашей страстные пути,
Бою их не избыть ледяному,
И такими, Господь, нас пречти –
Не могли мы соцвесть по-иному.

IX

Ах, Господь, мы теперь неодесно сидим,
На трапезных пирах царевати не тщимся,
Иисусе-царя со терниц преглядим,
Во спасительный день ко Тебе и влачимся.

Излетели в лазурь от пиров ангелки,
Благодатный огонь расточен по кюветам,
Только были одно мы всекупно жалки,
Сколь хоромных живить ослепительным светам.

Ныне темен, Господь, светозарный канон,
И горчат куличи, и вино солонеет,
И плетется в псалмы боготраурный звон,
Чрез пасхалии Смерть надо златом краснеет.

X

Положатся Христу васильки,
Яко роз и шиповья не станет,
Отберем юровые цветки,
Их ли Смерть о тернице достанет.

Будет венчик тяжеле креста,
Пречернее церковных лампадок,
Ах, багряная цветь излита,
Вертоград наш разорен и падок.

И не станется горних огней,
И начинут светила клониться,
И тогда от кровавых теней
Мы соидем, чтоб ангелам сниться.

XI

Мы кровью нети освящали,
Юдоль Господняя широка,
А нас и мертвых не прощали,
И с житий выбили до срока.

Угаснут свечи во трапезных,
Не будут книжники стучаться,
И со трилистников обрезных
Начинет злато источаться.

И возгорать сему листовью,
Христу ль темно, явимся в цвети — Своей точащеюся кровью
Обжечь безогненные нети.

XII

Хватит мертвым сирени златой,
Ангелочки ль ее пожалеют,
Были мы во когорте святой,
Всё еще наши тернии тлеют.

Расточатся благие огни,
Соцветут пятилистья в июне,
Так зардеются розы одни,
А горели и святые втуне.

Нет распятий иродских черней,
Та сирень холодит камелоты,
Всем и хватится наших огней,
Сколь не будет для гробов золоты.

XIII

Веселятся, Господь, скоморошьи ряды,
Но огнем возгорят червоцветные лиры,
И собили зачем псалмопевцев чреды,
Нечем боле теперь красить эти порфиры.

Василечки-цветы претеклись из корон
Вместе с кровию чад, разделивших мытарства,
Недоступно высок вседержительный трон,
Прозябают в крушне многоземные царства.

Век держали, Господь, нас за жалких шутов,
По успенью внесли в образные альбомы,
Хоть и немые мы вопияем с крестов,
И точатся по нам первозвонные бомы.

XIV

И бывает серебро в крови,
Сколь огоням червонным точиться,
Ко Христосу взалкаем: живи,
Мы и мертвые будем влачиться.

Вот приидем к Нему без венцов,
Червотечное сребро уроним,
Различит ли одесных певцов,
Хоть сочествует нас Иероним.

А терничным не цвести лучам –
И преминем иродские версты,
И тогда лишь Господним очам
Зримы станут кровавые персты.

XV

Мы к алтарю стези торили,
Христосу алча – огнь увидеть,
Любовь Его боготворили,
Страшились жалобой обидеть.

И кто пренес бы те мытарства,
Но чуден путь со перстью ровный,
Во стенах Божиего царства
Горит венец Христа всекровный.

Так что ж горчей полыни хлебы
И свечи кровью обвиются,
Жива любовь, а мертвы небы,
И гвозди нам одне куются.

XVI

Преточатся волошки в лугах,
Исцветут золотые рамоны,
И тогда о мирских четвергах
Станут бить кровеимные звоны.

Веротерпцев искать со огнем,
А и мы мировольно горели,
С полевой ли дороги свернем,
Не обминуть сие акварели.

Эти блеклые краски легки,
Полыхать им на вербной аллее,
Мы ж Христосу несли васильки –
Звонов цветик любой тяжелее.

XVII

Ах, недолго цветут и лазурь-васильки,
Травень пестует их, а рамонки сминают,
Как уроним, Господь, из десниц туески –
И приидем к Тебе, аще нас вспоминают.

Собирали мы в них те цветочки весной,
Отреченно плели рукоделья неловки,
Ароматы вились золотой пеленой,
Долу ныне легко их клонятся головки.

А и сами, Господь, тяжело премолчим,
Яко бельная цветь, наши головы ницы,
Слили кровь и одно пурпурою точим,
И хоругви плетут из нея кружевницы.

XVIII

Будет лето Господнее тлеть,
Расточаться во благости дольной,
И не станем тогда мы жалеть
О Кресте ли, о розе юдольной.

Соберем луговые дары
И в красе цветяных одеяний
Изъявимся гурмой на пиры –
Веселити их чернью даяний.

Ах, не жалко июльских светил,
Только б видел Христос оглашенных,
Только б рек Он, что мертвых простил
И не вспомнит грехов совершенных.

XIX

Горят в коронах полевые
Цветы меж сорной озелени,
Инаких нет, а мы живые,
Студим кровавые колени.

Куда влачимся, там и север,
С колен восстанем – обернемся,
Найдет коса на белый клевер,
Тогда чернить его вернемся.

И будут ангелы неловки,
Исцветность палую сминая,
И те зардевшие головки
Превиждят: всяка именная.

XX

Со левкоев цветущих венки
Заплетем и приидем к чертогам,
Опознают ли нас ангелки –
Исполать вифлеемским дорогам.

Будет ясное лето гореть,
В белом клевере тлеть-расточаться,
И очнемся еще усмотреть,
Где на царствие Божье венчаться.

Мертвым нечего даже снести,
Им и звезды тлетворнее свечек,
Ах, Господь, мы и будем тлести
Хоть во льду херувимских сердечек.

жизнь, как год...

жизнь, как год: своя весна,
лето красное и осень.
а потом зима, зима…
лишь одну печаль приносит.

и возврата нет к весне.
на висках снежок не тает.
жизнь к концу идёт уже.
ничего не повторяет.

и осталась далеко
полоса тёплых денёчков.
и вместилась жизнь легко
в эти вот 12 строчек.

Скоро зима...

Скоро зима, я знаю.
Холод дыхнёт в лицо.
Медленно допиваю,
Осень, твоё винцо.
Маленькими глотками
Терпкую грусть цежу.
Плавными виражами
В стылый декабрь вхожу.

Скоро зима, я помню.
Снег, что так бел и чист,
Хитро и вероломно
Новый расстелит лист.
Приободрит надеждой,
Хрупкой, как тонкий лёд.
Исподволь, тихо, нежно
В звёздный поманит свод.

Скоро зима, я вижу.
Вьюги уже в пути.
Тучи всё ниже, ниже…
Станет снежок мести.
Будущий год примчится,
Словно скакун гнедой.
Слышу — звенят копытца.
Время летит стрелой.

Зачем убили мое детство?

Мне всегда сложно расставаться со старыми вещами.
К ним очень сильно привыкаешь душой.
Даже когда они ломаются и перестают работать, я их не выкидываю.
Как-то я несколько лет не был в доме, где вырос, и, когда приехал, был сильно огорчен.
С порога я как будто ошибся адресом…
Нет старой вешалки, до которой когда-то еле доставал…
В комнатах нет ничего из моего детства.
Все красиво, дорого, современно, но это чужой дом.
Где мой школьный стол? Когда-то за ним писал свои первые стихи…
Где занавески на шнурочках?.. Где мой диванчик?..
Дайте хоть что-то родное, верните меня домой!!!
А мама ходит и с упоением показывает новые окна(а я вспоминаю, как на старом подоконничке что-то царапал...)
Она показывает новый светильник, но где же моя школьная лампа, с шеей как у диковинного сказочного зверя?..
Все эти новшества мне чужды, они ведь не помнят ничего из детства.
Они появились тут и выгнали мое детство — все то, что мне так дорого и близко было.
И вдруг где-то в углу я вижу старенький трехпрограммный приемничек…
По которому так любил слушать сначала детские программы, а потом и радиоспектакли.
Я бережно вынул его из-под завалов и постарался включить…
Старичок издал хрипы, как бы приветствуя меня, но запеть не смог.
«Ничего, старик, починю, и еще споем с тобой», — прошептал я, упаковывая его в сумку.
Мама так и не поняла меня, предлагая послушать ее новую аудиосистему.
Верните меня лет на тридцать в прошлое хоть на денек!..
Зачем убили мое детство?..

Ожоги

Ожоги… всё время ожоги.
Пылает душа… и болит.
Зачем всемогущие боги
Её не одели в гранит?

Зачем ей не дали зашиты
От вспышек любовных огней?
К чему быть всё время открытой,
Доступной пожарам страстей?

Любовь! Сладкий сон… наказанье.
Недужный сердечный изъян.
Любовь обжигает сознанье,
Как цепкий крапивный бурьян.

Летим мотыльком на кострище,
Доверясь горящей мечте.
И в пропасть — из чувств пепелище,
Срываясь, летим в темноте…