Яков Есепкин

На смерть Цины

Триптихи и трилистники

І

Аз, Господе, реку со черных домовин,
Гробов нощных, иным достались благокрасны,
Эти агнцы не ждут-заждались окарин,
Им и трубы Твое, и псалмы немогласны.

Все склоняется тать над испрахшей сумой,
Иль неможно доднесь и любови низринуть
Бледных перстов жалких, в юродие немой
Удушавших царей, сребро юдам откинуть.

Были перси белы у безмужних невест,
А теперь и уста до костей пробелели,
Оглянися, Отец, нету ныне окрест
Ни живых, ни мертвых, посвященных во Лели.

Ах, над нами зажгли юровую Звезду,
Пусть лучом воспронзит некупельные лета,
Их ложесен и усн опознай череду,
Нищих татей, оне удостойны извета.

Те ж к Тебе, Господь свят, пировати пришли
Бойны чада, отвек изалкавшие жажды,
Ангелы Твои что копия занесли — Не убить, не убить преугодников дважды.

II

Как свилися вольно змеи в райских цветках,
Прежде в царствии грез немятежно блажили,
Только ныне молчим, пряча персть в рушниках,
Правда, святый Господь, а ведь мы и не жили.

Богородицы лик украсили Звездой,
Сон-цветочки вия по сребристом окладе,
Нету ангелов здесь и поят нас водой,
Ах, из мертвых криниц занесли ее, чаде.

Иисус почернел и не имет венец,
И Его голова преклоняется нице,
Узреть что восхотел двоеперстный Отец,
Мало ль крови течет в неборозной кринице.

Смертоприсный венок мы Христосу плели,
Исплели изо слез, тяжко траченых кровью,
А и боле ничем не посмели-могли
Притолити в миру жажду бойных любовью.

В каждой розе сидит гробовая змея,
И не видим уже мы ни Бога, ни Сына,
То ли алчут оне, то ли мука сия
Должна гробно зиять до святого почина.

III

Это иноки днесь подошли ко столам,
Страстотерпцы одне и невинники сиры,
Их неможно забыть копьевым ангелам,
Коль не пьют мертвых вин — отдавайте им лиры.

Не боятся огня восковые шары,
А на перстах у нас кровь и слезы срамные,
Велико Рождество ан для всех мишуры
Не хватает Христос, где ягняты гробные.

Геть днепровской волной в черной пене дышать,
Кровь худу изливать на местечек сувои,
Розы-девки, равно станут вас воскрешать,
Так скидайте рядны пред всетаинством хвои.

Тех ли ждали в чаду, мы, Господе, пришли,
Залетели птушцы в обветшалые сени,
Али тонкий нам знак до Звезды подали,
Во трапезной же мы преклонили колени.

Ничего не узрим на вечере Твоей,
Пусть сочельник лиет в мессы нощные снеги,
Мы до маковки все унизаны лишь ей,
Искрим — белы птенцы в огне Божией неги.

Яков Есепкин

На смерть Цины


Четыреста восемьдесят седьмой опус

Вновь летит Азазель, пировать
Ангелки собирают калечных,
Будем тусклые розы срывать,
Петь и биться в терновниках млечных.

Сей путрамент и был золотым,
Дышит ныне шелками июля,
Ах, доднесь над письмом извитым
Плачут мертвые чтицы Эркюля.

Тушь с ресниц белых дев претечет,
Звездный мрамор навек сокрошится,
Нас увиждит седой звездочет,
Яко вечность чернил не страшится.

.
Четыреста восемьдесят восьмой опус

Кто обоженный, чад вспоминай,
Яств хватает и вин всефалернских,
Пировайте, Цилии, Синай
Мглы излил во садовьях губернских.

Пурпур с золотом, легкий багрец
Истеклись по чарующим елям,
Полны столы хурмы и корец
Аромат восторгают сунелям.

Антиохии ль время отчесть,
Выбьют звезды гербы на темницах,
И явимся тогда мы, как есть,
Со диаментом в мертвых зеницах.

С очаровательной особой
Мне прокатиться довелось,
Мы провели весь день с ней в море,
Уплыв от скучных берегов.

С погодой нам тогда фартило:
Сияло солнце, ветер стих,
Морская гладь к себе манила
Не больше, чем любовь двоих.

Мои уста не умолкали,
Пылал к особе я огнём,
Глаза в глазах искру искали,
И я открылся ей во всём.

Я помню на щеках румянец,
Улыбку, брошенную в дар,
По мне скользнувший её палец,
Как за борт чуть я не упал.

Её уста – нежнее меда,
Её глаза – как океан,
Мне не нужна была свобода,
Я от любви был страшно пьян.

Мы расставались на закате,
В сердцах просил ночь не спешить,
Ах, как мы долго целовались,
Ах, как хотелось мне любить…

До любви свою жизнь представлял он другою:
Каждый шаг был просчитан в уме наперед,
Новый день в его мире начерчен судьбою,
Жизнь неспешно текла по теченью вперед.

Это так представлял он себе, но однажды,
Когда солнце ласкало край грешной земли,
И на небе звезда за звездою всплывала…
Его взгляд устремлен был к созвездью любви.

Женский образ заполнил в тот час его мысли,
Дробь в груди не давала спокойно дышать,
Завитой ее локон, глаза и ресницы
Стали мир так привычный души разрушать.

Он не знал, что таила в себе эта встреча — Океан бурной страсти, смятенье, обман,
Может звезды совпали у них в этот вечер
Или меткий амур стрелы в сердце послал.

Ее голос…. Когда он впервые услышал,
Звуком флейты разнесся в ночной тишине,
А когда ее пальцы коснулись предплечья,
Сердце бедного парня пылало в огне.

Их любовь была яркой и скоротечной,
Друг без друга не ведали счастья они,
Свою музу в стихах излагал он любимой,
Вспоминая мгновения страстной любви…

…Как касалась его плеч своими руками,
Он пьянел с поцелуев, как с бочки вина,
А безумней всего, когда только губами
Доводила до судорог ночью она…

Разве счастье возможно на целую вечность?
Видно нет, коль сурова была с Ним судьба,
Для Её души путь был теперь в бесконечность,
И разлучницей стали для них небеса.

Он не смог примиренье найти с адской болью,
Даже стоя у края отвесной скалы
Он мечтал поскорей быть в объятьях любимой,
Сделав шаг роковой свой к пучине волны…

Пред зверями в сотый раз,
Хвастал заяц целый час:
— Я в лесу сильнее всех,
Прекратите, звери смех!
Не сдержался хмурый лось:
— Хвастать, заяц, лучше брось!
И медведь не утерпел:
— Хвастать он всегда умел!
Слов не прятал и кабан:
— Ты, зайчишка, шарлатан!
Не стелилась и лиса:
— Ты хвастун м егоза!
Заяц гнев на них не лил,
Он спокойно говорил:
— Вам я это докажу,
Слово я своё сдержу!
Спеленаю волка вмиг,
Покажу вам волчий лик,
А потом за вас возьмусь,
С каждым лично разберусь!
Лось ему ответ даёт:
— Эко, заяц, тебя прёт!
Никуда мы не уйдём,
Здесь тебя мы дружно ждём!
Заяц был совсем не злой,
Взял корзину он с собой,
На плечо верёвку взял,
Вдаль вприпрыжку убежал.
Путь зайчонок одолел,
Волка он не просмотрел;
Под кустом лежал волчок,
Зайца взглядом он ожог:
— Ты ко мне пришёл, мой друг,
Никого же нет вокруг?!
Зайчик быстро спрятал страх,
Он спокоен был в словах:
— У зверей, волчок, я был,
Речь пред ними говорил.
Им сказал, что ты умён,
И прекрасен, и учён!
Волку, мол, в корзину влезть,
Не терять тем волчью честь!
Рассмеялись звери, волк,
Смех в лесу волною шёл!
Все сказали, что ты трус,
Мрачный, жирный толстопуз!
Волку гнев свой не сдержать,
Стал истошно он кричать:
— Это я в лесу жирдяй,
Дай корзину, заяц, дай?!
Волк в корзину шустро влез,
Зайцу кажет интерес:
— Ты, зайчонок, не тужи,
Ну-к, корзину обвяжи,
А то вывалюсь, как пить,
Покажи-ка, зайка, прыть!
Заяц волка привязал,
Волка нёс он и дрожал:
«Ох, и правда, жирный волк,
Видно, знает в пище толк»!
Заяц волка долго нёс,
Пред зверями вытер нос,
Волк в корзине свирепел,
На зверей он зло глядел.
Вдруг волчок задвинул речь,
Гнев не стал волчок беречь:
— Заяц вам не простачок,
Преподал он всем урок!
Вы — никчёмное зверьё,
Слабаки и дурачьё!
У зверей в глазах испуг,
Все слова их шли на круг.
Лось медведю говорил:
— К другу я, медведь, спешил.
И медведь не стал стоять:
— Да и мне пора бежать.
И кабанчик как-то сник:
— Мне по делу… напрямик.
И лисе не мять тех лап:
— Что-то мой супруг ослаб.
Опустел в момент лесок,
Не жалели звери ног.
Заяц волка развязал,
Волк ничуть не горевал.
Он направился домой,
Думки нёс волчок с собой.
Заяц в смехе стал плясать,
Заяц смех не мог унять.
Он теперь в лесу живёт,
Самым сильным он слывёт.
Звери все пред ним в поклон,
Славят зайца звери в тон.
Волк зверей тех не поймёт,
Что их всех к земле так гнёт.

Конец

Читает: Александр Водяной
Your text to link...

Автор: Виктор Шамонин-Версенев
Художник: Мирослава Костина
Your text to link...

За цветами, за цветами,
Босиком, да по росе,
Только ветер за плечами,
Дышит жарко в спину мне,
И кричит надрывно, с хрипом:
— Ты не рви цветы, дружок!
В месте, Богом незабытом,
Это райский уголок!
Ничего я не ответил,
На лугу предстал у врат;
Над цветами, вдруг заметил,
В танце ангелы парят.

Автор: Виктор Шамонин-Версенев
Читает: Александр Синица

Your text to link...

Яков Есепкин

На смерть Цины


Четыреста восемьдесят пятый опус

Изломанные профили Ит,
Веи эльфов о тусклых сувоях,
Где еще и увидеть харит
Фебу пылкому, аще не в хвоях.

Осуди сех, безумец, столы
Присновечно ломятся от ядов,
Круг начиния блещут юлы,
Негой лядвий дразня верхоглядов.

Бросим кости на шелковый мел,
Содрогнутся тогда пировые,
Се, тлееть нощно Ирод не смел,
Пусть отроцы тлеют неживые.

Четыреста восемьдесят шестой опус

.
Ели в розах червонных, златых
Мишурою холодной виются,
Вот и звезды во чашах свитых,
Колокольчики празднично льются.

Апельсины, канун января,
Ах, любили мы блеск Новолетий,
Мглы волшебные мелом сребря,
Ныне видим чарующих Летий.

Длится пир, налиются шары,
Вина ядные чествуют Федры,
И горят меж пустой мишуры,
Тьмы златяше, тлетворные цедры.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста восемьдесят третий опус

Се Вифания мертвых святых
Одевает лишь в мрамор столовый,
Се вечерии див золотых:
Шелк и млечность, иль пурпур меловый.

Лозы сад увивают и мглы,
Всяк юродивый сыт, а невесел,
Ах, тлеются пустые столы,
Как и выпорхнуть Цинам из кресел.

Как оне и могли обмануть
Ангелков и свести червотечность
С желтых лиц, и тлетворно уснуть
Меж цариц, увиенных во млечность.

Четыреста восемьдесят четвертый опус

.
Молвим лишь — четверговки бегут,
Меловые тиснятся кимвалы
Сукровицей, и кафисты лгут,
Пировые сие ли, подвалы.

Спи, Эдель, мрамр всеядных зерцал
Ветошь звездная чернью питает,
Кто живой, эту сводность взерцал,
А Электра иных почитает.

Ах, в сиреневом чаде вольно
Остудиться навеки молчавшим,
Виждь хотя бы несущих вино
Во нисане расцветшим и павшим.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триптихи и трилистники

I

Не изжити, Господь, агнцам страхи Суда,
Поржавели в сребре херувимские трубы,
Ангелки умерли, так созвали сюда
Неживых царичей чернецы-страстолюбы.

Смерти ждали, равно ж неурочно пришла,
В очесах агнецов и Звезду угасила,
С елок сняли шары – кутией зазвала,
Пировать нам теперь, аще Божия сила.

Вижди, нет у жалких и цветочных рядниц,
И музыков они удушенных не спрячут,
При Ироде пили, ныне падают ниц,
Над колодами пусть векоприсно и плачут.

Лиры наши тяжки и были на миру
Пурпурово красны, индо кровию мылись,
Хоть чрез хвою преслышь всенощную игру,
В Новогодие мы страшным сном охранились.

И взошли, свет-Господь, на пороги Твое,
И с собой занесли те котомки да тесьмы,
Перервалось одно бойных чад житие,
Нет вкруг червных пухов, только, Господе, здесь мы.

II

Воскресение вновь да Твое ангелы,
Святый Господе, чад не исцелят от скверны,
Страхонемые мы, не поем прехвалы
Нас вечор извели, даже мальчики серны.

Чур, игрушки горят в среброхвойной гурбе,
Хоть паяцы Твои, а восчествуем святки,
Всяк златится, тризнясь, но приидем к Тебе,
Девы бельны в гробах шьют ли царичам латки.

Не пускали, Господь, тати нас на пиры,
Злокалечили всех, что ж окладно креститься,
Коль сокрали с елей нищи тесьмы-шары,
Будет им балевать, по трапезным святиться.

За престольной возней не блажались в терни,
Так наслушались всласть сатанинских пеяний,
Пурпур выливши, днесь умерли для родни,
С перстов донных и Смерть не берет подаяний.

Только, Господь, Звезда превысоко стоит,
Льются звоны в нощи, ах, по нам эти звоны,
Цвет-иглица досель червны слезы таит,
Узри в них бойных чад, вижди наши короны.

III

В Гефсиманском саду черный морок доднесь,
Тьмы блудниц-вояров и понтийская стража,
Нищий царич ходил да безмолвствовал здесь,
Рек иным Божий Сын – вот жалкая пропажа.

Все Иуда никак не укажет перстом
На блажного царя, бледны юноши персты,
Кровью вейки точат, жить ему со Крестом,
На осине висеть, буде усны отверсты.

«Волошковый Сынку заплетайте венец, –
Прекричим ко блядям в изголенные чресла, –
То не Смерти-косы, но бытья первенец,
Ждите царствия, коль ваша похоть воскресла».

Ах, Господе, ступни мы скололи в раю,
По аднице прошли, двоеперстия наши,
Яко змеи, хранят разве славу Твою,
Иисусе в терни как сыскати, не зряши.

И не видно Тебе агнцев бельных и чад,
Простиравших к Звезде воспробитые длани,
И теперь ли узришь чермный наш вертоград –
Он кровавей стократ зеленей Гефсимани.