Яков Есепкин

Харитам

I
Где путрамент златой, Аполлон,
Мы ль не вспели чертоги Эдема,
Время тлесть, аще точат салон
Фреи твой и венок – диодема.

Шлейфы Цин в сукровице рябой,
Всё икают оне и постятся,
Се вино или кровь, голубой
Цвет пиют и, зевая, вертятся.

Кто юродив, еще именит,
Мглу незвездных ли вынесет камор,
Виждь хотя, как с бескровных ланит
Наших глина крошится и мрамор.

II
Полон стол или пуст, веселей
Нет пиров антикварных, Вергилий,
Ад есть мгла, освещайся, келей,
Несть и Адам протравленных лилий.

Разве ядом еще удивить
Фей некудрых, елико очнутся,
Будут золото червное вить
По венцам, кисеей обернутся.

Наши вишни склевали давно,
Гипс вишневый чела сокрывает,
Хоть лиется златое вино
Пусть во мглу, яко вечность бывает.

III
Капителей ночной алавастр
Шелки ветхие нимф упьяняют,
Анфиладами вспоенных астр
Тени девичьи ль сны осеняют.

Над Петрополем ростры темны
И тисненья созвездные тлятся,
Виноградов каких взнесены
Грозди к сводам, чьи арки белятся.

Померанцы, Овидий, следи,
Их небесные выжгут кармины,
И прельются из палой тверди
На чела танцовщиц бальзамины.

IV
Грасс не вспомнит, Версаль не почтит,
Хрисеида в алмазах нелепа,
Эльф ли темный за нами летит,
Ангел бездны со адского склепа.

Но легки огневые шелка,
Всё лиются бордосские вина,
И валькирий юдоль высока,
Станет дщерям хмельным кринолина.

Лишь картонные эти пиры
Фьезоланские нимфы оставят,
Лак стечет с золотой мишуры,
Аще Иды во хвое лукавят.

V
Всех и выбили нощных певцов,
Сумасшедшие Музы рыдают,
Ангелочки без тонких венцов
Царств Парфянских шелка соглядают.

Хорошо днесь каменам пустым
Бранденбургской ореховой рощи
Бить червницы и теням витым
Слать атрамент во сень Людогощи.

Веселитесь, Цилии, одно,
Те демоны влеклись не за вами,
Серебристое пейте ж вино,
Украшенное мертвыми львами.

VI
Над коньячною яшмой парят
Мускус тонкий, мускатная пена,
Златовласые тени горят,
Блага милостью к нам Прозерпена.

Винных ягод сюда, трюфелей,
Новогодия алчут стольницы,
Дев румяней еще, всебелей
И не ведали мира столицы.

Мариинка, Тольони сие
Разве духи, шелковные ёры,
Их пуанты влекут остие,
Где златятся лишь кровью суфлеры.

VII
Столы нищенских яств о свечах
Тени патеров манят, лелеем
Днесь и мы эту благость в очах,
Ныне тлейся, беззвездный Вифлеем.

Яства белые, тонкая снедь,
Пудра сахаров, нежные вина,
Преложилась земная комедь,
А с Лаурою плачет Мальвина.

Дщери милые ель осветят,
Выбиются гирлянды золотой,
И на ангельских небах почтят
Бойных отроцев млечною слотой.

VIII
Вновь горят золотые шары,
Нежно хвоя свечная темнится,
Гномы резвые тлят мишуры
И червицей серебро тиснится.

Алигъери, тебя ль я взерцал:
Надломленный каменами профиль,
Тень от ели, овалы зерцал,
Беатриче с тобой и Теофиль.

Ах, останьтесь, останьтесь хотя
Вы ночными гостями в трапезных –
Преследить, как, юродно блестя,
Лезут Иты со хвой необрезных.

IX
Вдоль сугробов меловых гулять
И пойдем коробейной гурмою,
Станут ангелы чад исцелять –
Всяк охвалится нищей сумою.

Щедро лей, Брисеида, вино,
Что успенных царей сторониться,
Шелки белые тушит рядно,
Иль с демонами будем цениться.

Золотое начинье тисня
Голубою сакраментной пудрой,
Яд мешая ль, узнаешь меня
По венечной главе небокудрой.

X
Амстердама ль пылает свеча,
Двор Баварский под сению крова
Млечнозвездного тлеет, парча
Ныне, присно и ввеки багрова.

Книжный абрис взлелеял «Пассаж»,
Ах, напротив толпятся юнетки,
Цель ничто, но каменам форсаж
Мил опять, где златые виньетки.

Аониды еще пронесут
Наши томы по мглам одеонным,
Где совидя, как граций пасут,
Фрея золотом плачет червонным.

XI
Злобный Мом, веселись и алкай,
Цины любят безумную ядность,
Арманьяка шабли и токай
Стоят днесь, а свечей — неоглядность.

На исходе письмо и февраль,
Кто рейнвейны любил, откликайтесь,
Мгла сребрит совиньон, где мистраль
Выбил тушь, но грешите и кайтесь.

Цина станет в зеркале витом
Вместе с Итою пьяной кривляться,
Хоть узрите: во пунше златом
Как и будем с мелком преявляться.

XII
Заливай хоть серебро, Пилат,
В сей фаянс, аще время испиться,
Где равенствует небам Элат,
Сами будем звездами слепиться.

Вновь античные белит столы
Драгоценный вифанский орнамент,
А и ныне галаты светлы,
Мы темны лишь, как Божий сакрамент.

Был наш век мимолетен, шелков
Тех не сносят Цилетты и Озы,
Пить им горечь во веки веков
И поить ей меловые розы.

ЯКОВ ЕСЕПКИН

ТРИНАДЦАТЫЙ ПСАЛОМ
***
Вновь зовёт Лорелея, фарфоры
Винодержные тучным волнам
Раздарим и сквозь вечности хоры
Уплывём к темноскальным стенам.
Зной алкают младые сильфиды,
Тризны мая беспечно легки,
Серебряные перстни юниды,
Ах, роняют с воздушной руки.
Так и мы рукавами возмашем,
Спирт нетленный всегорний допьём,
Кто заколот суровым апашем,
Кто соткнут арабийским копьём.
Много ль черни о мраморы билось
И безсмертием грезило, сих
Не известь беленой, а увилось
Померанцами гроздье благих.
Вот демоны слетят неурочно,
Ко трапезе успеют свечной –
И вспорхнём в тусклой ветоши ночно,
В желтозвездной крухе ледяной.
***
Вернут ли нас в Крым, к виноградникам в темном огне,
К теням херсонесским хлебнуть золотого рейнвейна
Затем, чтоб запили мы скорбь и не в тягостном сне
Могли покружить, яко чайки, над водами Рейна;
В порту Анахайма очнемся иль в знойный Тикрит
Успеем к сиесте, а после по вспышкам понтонным
Пронзим Адриатику – всё же поймем, что горит
Днесь линия смерти, летя по тоннелям бетонным.
И вновь на брусчатку ступив пред бессонным Кремлем,
Подземку воспомнив и стяги советские, Ая,
На стенах в бетоне и меди, мы к Лете свернем,
Все Пирру святые победы свои посвящая.
Нельзя эту грань меловую живым перейти,
Лишь Парки мелком сим багряным играться умеют,
Виждь, нить обрывают, грассируя, мимо лети,
Кармяная Смерть, нам равенствовать ангелы смеют.
Еще мы рейнвейн ювенильный неспешно допьем
И в золоте красном пифиям на страх возгоримся,
Цирцеи картавые всех не дождутся в своем
Отравленном замке, и мы ли вином укоримся.
Еще те фиолы кримозные выпьем в тени
Смоковниц троянских до их золотого осадка,
Фалернские вина армический лед простыни
Оплавят в дворце у безмолвного князя упадка.
Святая Цецилия с нами, невинниц других,
Божественных дев пламенеют летучие рои,
Бетоном увечить ли алые тени благих,
Еще о себе не рекли молодые герои.
Сангину возьмет ангелочек дрожащей своей
Десницею млечной и выпишет справа налево
Благие имена, а в святцах почтут сыновей
Скитальцы печальные, живе небесное древо.
Красавиц чреды арамейских и римлянок тьмы
Всебелых и томных нас будут искать и лелеять
Веретищ старизны худые из червной сурьмы,
Голубок на них дошивать и с сиими алеять.
Ловите, гречанки прекрасные, взоры с небес,
Следите, как мы одиночества мрамр избываем,
Цитрарии мятные вас в очарованный лес
Введут, аще с Дантом одесно мы там пироваем.
Стратимовы лебеди ныне высоко парят,
А несть белладонны – травить речевых знаменосцев,
Летейские бродники вижди, Летия, горят
Они и зовут в рай успенных сиренеголосцев.
Позволят архангелы, не прерывай перелет,
А я в темноте возвращусь междуречной равниной:
Довыжгут уста пусть по смерти лобзанья и рот
С любовью забьют лишь в Отчизне карьерною глиной.
ТРИНАДЦАТЫЙ ПСАЛОМ
Винсент, Винсент, во тьме лимонной
Легко ль витать, светил не зряши,
Мы тоже краской благовонной
Ожечь хотели тернь гуаши.
Водою мертвой не разбавить
Цвета иссушенной палитры,
И тернь крепка, не в сей лукавить,
Хоть презлатятся кровь и митры.
Легли художники неправо
И светы Божии внимают,
И двоеперстья их кроваво
Лишь наши кисти сожимают.

Мы так различны, есть тому причины,
Не только в том, что разно естество,
Не только мерою и весом грубой силы,
А тем, что смотрим так не равно на одно.
И вот предмет для тихих разговоров,
Иль повод затушить ненужность фраз…
Любовь объект для разных споров,
Но не о них пишу, в сей день сейчас.

Пишу о том, что для мужчины близость
Из чувств любви основа для всего,
Достичь ее нам так необходимо
Ведь в нем есть подтверждение того,
Что любят нас и то, что мы любимы.

Но, а для женщины любовь равна порыву
Небесных сил, что сплавят воедино
Сердца двух душ в святое колдовство,
Чтоб счастье в сладкой нежности бурлило,
И звезды ночью заглянув в окно,
Мерцали завистью застенчиво, ревниво,
И вечность, превратившись в краткий миг
Была обителью и раем для двоих.

За это женщина взломает стены мира,
Перечеркнет судьбы коварный сдвиг,
Перешагнет себя, лишившись силы
И все отдаст тому, кто сердцу мил…
Одну любовь потребовав за это.

И мы мужчины, видя силу эту,
Не сможем слов найти, чтоб возразить
И сердце вынем, чтобы подарить.

— Покорнейше прошу меня простить,
Что вмешиваюсь в ваши разговоры.
— Да, сударь, вы посмели перебить,
Так поступают хамы или воры.

Я был раздавлен норовом речей:
— Как смею я сударыню обидеть,
Но разговор наш не для всех ушей,
Позвольте проводить мне нас на выход.

В ее глазах повис немой вопрос
«А, сударь, вы немного ли хотите?»
Но любопытство было выше слов:
— Ну что же, друг, позволю, проводите.

Я не сводил очей с зеленых глаз,
Боясь раздумий в пользу приглашенья,
— Не поскупитесь. Счет на мой заказ.
-Почту за честь. Минуточку. Терпенье.

Какое счастье, рядом кошелек,
— Ну вот, готово. Можем выдвигаться.
— А далеко ли?
— Что вы. Здесь за уголок.
Там будет нас карета дожидаться.

— Вы интриган! Но я люблю сюрприз,
К тому же вы мне, сударь, симпатичны.
Смеюсь в ответ: — Как жалко, что не принц,
Прошу сюда. Порог. Вы артистичны.

Уже стемнело. Люди шли с зонтом,
Приятно пахло свежею грозою,
Как хорошо, безлики все кругом,
И невдомек кто вышел, кто со мною.

— Я не сказал. Для вас посланье от…
— Него?
— Вы правы. Ни к чему вслух освещать нам имя.
— Знать не забыл. (Увы, не в курсе от кого
Ждала она письма с надеждой аки сильно).

— Карета ждет. Прошу. Позвольте вам помочь,
(О, Боже, у нее пленительные ножки,
Ну, барышня, быстрей, нам мчаться еще ночь),
Чуть-чуточку быстрей. Вы ловки. Вот подножка.

— Ура! Мы, наконец, во тьме ночной летим,
— Сударыня, ты спишь? Снотворное родная.
О, как же вас легко на тайну развести.
Уловка удалась. Ты пленница седьмая…

Только горсточка рифм у меня на ладони,
Да ещё лунный свет этой ночки бессонной.
Мысль о скорой весне добавляю впридачу.
Может, хватит на стих? Поплюю, на удачу.

Притяну к себе месяц за жёлтые рожки.
Пусть он лампой настольной послужит немножко.
Освещаема сим чудодейственным светом,
Постараюсь побыть хоть недолго поэтом.

Напишу о весёлом звучаньи капели,
Да несносных снегах, что уже надоели.
О деревьях, обсыпанных розовым цветом.
Разбужу ли в себе наконец-то поэта?

Звёзды в небе сверкают алмазною крошкой.
Месяц в небо умчался по лунной дорожке.
Ждать осталось недолго совсем до рассвета.
Жаль, опять в эту ночь я не стала поэтом…

Жил он жизнью своей, нечем было ему отличаться.
Была цель у него. Была цель, может быть не одна.
Одним днем, словно шум среди радиостанций,
Он услышал, что звал его кто-то, но даже не понял куда.
Голос, тихий сначала, усиливал громкость,
Занимая все мысли в его голове.
Он старался не слушать, но это лишь вызвало ломку.
Он не спал и не пил, даже думать не мог о еде.
Голос сильно обвил его, сдавливал тесно,
Заставляя все мысли менять и крушить.
Ему жить просто так стало не интересно,
Только было ему интересно, куда его голос манил.
Он спешил. Он не знал куда шел, но старался,
Он дойти, куда звал его шепот теней.
Шел на звук, а потом этот звук оборвался
И оставил его в тишине.
Он стоял. Он не знал, как спросить, куда дальше,
И не знал у кого, ведь он шел никуда.
Шел за голосом, словно в безоблачном трансе.
А теперь потерялся он здесь навсегда.
В тишине он бродил, ждал, что кто-то поможет,
Ждал, что кто-то найдет его здесь в тишине.
Но забыл, что ведь сам он был неосторожен.
И забрел он сюда по своей же вине.
Сидя, словно моряк, что, послушав сирену, на риф напоролся,
Просто тихо молчал он и думал о том,
Что возможно, когда-нибудь голос вернется
И покажет ему, где то место, куда мы идем.

Прорезало небо лучами рассвета,
Раскрасились тучи в малиновый цвет,
Волна, набегавшая к берегу с ветром,
Назад возвращалась без ласковых нег.

Холодною тенью вдоль синего моря,
Шагая без цели, Душа шла вперед,
Подальше от жизни, подальше от горя,
Где сердце к любви никогда не взовет.

Сейчас было больно, его как тисками
Сжимало, крутило, рвало на куски,
Еще накануне, без дум, с облаками
Душа наслаждалась сияньем Луны.

Все вышло случайно, нарочно не скажешь:
Она повстречала земную любовь,
Душе, как и сердцу, увы, не прикажешь,
Ей рядом хотелось быть с Девою вновь.

Им было неловко и трудно общаться,
Они могли встретиться только во снах,
А ей так мечталось дышать, прикасаться,
Кружить свою Деву в горячих руках.

Душа ощущала земную взаимность,
Они тяготели быть ближе чуть-чуть,
А как? Между ними проклятая вечность,
Которую трудно Душе обмануть.

И выход был найден. Вчера на закате
С бессмертьем своим распрощалась Душа — Шагнув с неба вниз, не махая крылами,
Разбилась о землю для счастья она.

Сначала туман, ощущение боли
Пронзало все клетки упавшей Души,
Но главное — сердце, как молот, стучало
И гнало на встречу к прекрасной любви.

— Кто Вы, незнакомец, я Вас не признала?
В меня влюблены? Обознались, мой друг,
Я сердце другому свое обещала.
Прощайте. Не надо протягивать рук.

Всю ночь Он искал в небесах утешенье…
— Ты сделал свой выбор, тебе нести крест,
Никто, только ты принял это решенье,
И сердце от мук, падший, не уберечь…

Он брел по земле, в одиночестве с болью,
Кому он здесь нужен с разбитой душой?
А сердце, по-прежнему, жило любовью
К особе, пленившей земной красотой.

Безволие, безверие, бездушье
Вот, что сейчас царит в моей душе
Я одинок, чуждаюсь многолюдья
Мне ближе быть с собой наедине.

Грусть раньше не стояла за спиною
Тоска не зажимала в кандалы
Ночами спал в объятиях с любовью
Не чувствуя холодности и лжи.

Я радовался зимам, поздним вёснам
Любил послушать трели соловья
Искал пути к избраннице по звездам
И думал, что, наверно, счастлив я.

Судьба к тому же сделала подарок:
Она мне подарила рифмы слог
В свободный час я жаждал вдохновенья
И как вулкан рождал плеяды строк.

Они лились бурлящею рекою
Тонул, всплывал, скрывался под волной
В руках любви я продался душою
Но можно ли представить жизнь иной?

А где сейчас былая удаль? Радость
Что сердце наполняла теплотой?
И где любовь, с которой видел старость?
Земля воспринимается чужой.

Не вижу смысла в сущности без света
Я верю в многоликости души
Всего то нужно оступиться с брега
Чтоб возродиться вновь из глубины…

Ты сладко спишь. Я здесь. У изголовья.
Пробрался в форточку, как слон чуть не упав,
Мешали крылья, (надо ж), за спиною,
Но обошлось. Пролез. И перьев не помяв.

Ты сладко спишь. И сон, пожалуй, крепок,
Что может снится ангельским глазам?
Аллея? Парк? Иль южный жаркий ветер,
Несущий Деву к белоснежным облакам?

Сон подсмотрю. Прости, без разрешенья,
О, Боже, вдруг тебя застану в неглиже?
Шучу, но я похищу сновиденье
И покажу тебе любовь в волшебном сне.

Там будет сад, цветущие поляны,
Холмистый берег вдоль петляющей реки,
Тебя пленят благоуханьем травы
И песни нимф под звуки лютни у воды.

Еще Амур забавный, как младенец,
Меж ног кружиться будет, громко хохоча,
Твои уста растают под улыбкой,
А я промолвлю им в ответ «люблю тебя».

Сплетенье рук, и ты в моих объятьях
Как будут биться от волнения сердца,
Я пробужу греховное желанье,
И сладострастный стон прольется до утра.

Но вот рассвет, и нам пора проститься,
В последний раз касаюсь истомленных уст,
А утром ты: «Ну надо же. Приснится»…
Пока с постели не стряхнешь перинный пух.

Смотри, что ты сделала, ангел, со мной:
Мгновеньем живу каждодневным с тобой,
Питаюсь иллюзией встретить закат…
Вот только мой ангел мне больше не рад.

За что? Почему? Трудно грудью дышать,
Мне нужен как воздух божественный взгляд,
Зависеть я стал от фиалковых глаз,
О них вспоминаю в предутренний час.

Поверь, разрывается сердце в груди
От искренней, пламенной, страстной любви,
Быть может, любовь я в душе и таил,
Но это не значит, что я не любил.

Как быть, если тянет к небесным устам,
К твоим шелковистым, густым волосам,
Что, если хочу приложиться к грудям
И дверь распахнуть для души к небесам?

Вот так представляется сердцу любовь,
И ею делиться хотел б вновь и вновь,
Свое вдохновенье нашел я в стихах,
Когда пребывал от любви в облаках.

Теперь? Я писать ничего не хочу,
Зачем? Когда больше не верю в судьбу,
Тоска с наслаждением рвет на куски
Сердечко..., в котором нет места любви.