Глаза, смотрю в твои глаза и пропадаю.
Я в них тону, в их красоте,
Они как будто душу поглощают
Вытягивая мертвой хваткою из тела.
Смущения улыбка еще напоминает,
какое ты тепло дарила мне,
Которое поныне согревает,
Когда я на своём холодном дне.
Беспечный разговор нас по пути сопровождает
И добрый смех пространство заполняет.
И взявшись за руки, гуляем,
А по каким местам не замечаем.
То разговоры нам с тобою не нужны
Тихую песнь души переживаем в тишине
Мы счастливы — мы снова влюблены
И в целом мире другого счастья нет.
Ах, эти думы, как они сладки мне.
В реальности, похоже, потерял
свою голубоглазку.
Но дарит мне тепло и свет
Надежда
На твою ласку.

Солнце ослепло слепком с мелодии луга.
Никто – стрела, и пенится песня – лук.
Море – в пустыню с небом, вскипев а капеллой,
Тянут — потянут тетиву. Вплавь – в плен

Броситься, сбросив веревки, кожу и кости,
Звуком бесплотным стать, пусть песнь – погост.
Лягу голосом луга. Скорей отвяжите
От мачты, чтоб к мечте успеть на ножи.

Путы вдруг пали, и песнь, обернувшись визгом
Металла, когтями вырывает из
Тела не разум, но душу,- дышлом – на волю.
Просыпаюсь, исторгнув дичи вопль…

Тенью прилипла песня, лишила покоя.
В голове у меня – троянский конь.
Хитрая Кирка сдала с потрохами Кере.
Знала: песнь не забуду. День померк.

Мрака мелодию не залепить мне воском
Суеты. В труху выпадает мозг.
Плещется песня. Всюду аккорды седые
Прорицают от воды вне воды

Скверный финал. Но манит мелодия луга,
С веслом на плече нырнуть в цветочный гул.
Я ухожу. Их пение будет мне картой.
Не вернусь. Но всем говорю: «Пока».

На кухне — три мухи,
И в комнате – тоже.
Кружат погремухи,
Погромом ничтожат.

Три жУжалки черных,
Три черных оторвы — С приветом от черта,
При пекле который.

Разбойников тройка,
Вертлявых валькирий.
Попробуй ух, тронь-ка.
Судья – шулер — киллер — Едины в трех лицах.
На три перемножить,
Вернут жар сторицей
Треклятые рожи.

Не мухи, а махи,
Что дал, сожалея.
На трех черепахах
Держусь я железно.

Не мухи, а парки
Шьют воздух и дело.
Закрыли, запарив.
Не нощно, но денно

Играет мне трио
Мелодию лета,
Утроив смотрины
Замшелого тела.

Я имхо – мух жертва,
Ответчик по полной.
Жужжит тлена жернов.
Пью жужелиц пойло.

Оступился в надменную бездну,
Где слова, потускнев, бесполезны,
Негативы вещей не нужны.
На часах стрелки встали, остыли.
Обросло настоящее пылью.
От узорчатых жарко снежин,

Из которых рисуются губы…
«Можно?» — «Нет». И от нежности грубым
Становлюсь, от тебя – не в себе.
Вниз полет безнадежно прекрасен.
Заверяю я стансами прайсы,
Оценив, что бесценно в судьбе.

Месяц шестой, день шестой
Вновь ворвались ко мне.
Месяц – злодей, день – жесток,
На них управы нет.

Рубят наотмашь, с плеча,
Расплющивают в жесть.
«Надо с тобою кончать»,-
Шипят ноль шесть, ноль шесть.

Шестернями вновь шерстят
Шестерки, осерчав.
Кланяюсь кленом гостям.
Вот мой финал, причал.

Нечего больше мне ждать
И некого просить.
Я от шестЁристых жал
Просел, лишился сил.

Шершни жужжат надо мной.
От них мне не спастись.
Месяц шестой, день шестой.
Шепчу себе: «Прости».

Нет, не сейчас и не здесь
Шестерки разомкну.
Сгинет шершавая месть,
Проклятья стихнет кнут.

Я – не лопАтник, я – другой,
Кто на кушетке – в долгий ящик,
Для убедительности вящей-
По Лете, что в бегах — рекою
И машет призрачной рукой.

Скорее, — лапоть в лапах сна.
Проснуться надо… Но – пустое.
Порушив правила, устои,
Мошеннику тяну осанну.
Пиарится во рту блесна.

Свет гаснет. На исподе век –
Премьера. Веселят спектаклем.
Но букли переходят в паклю.
Запахло жареным. Где дверка?!
И рыщет темный человек –

Из табакерки пироман.
Его обратно не загонишь.
Бушуют на подмостках годы.
И от поджога Пиросмани
Их кормит рукописью ран.

Кушетке отдавая долг
С процентами, ведь мозгом – нищий,
И день с огнем уж не отыщешь
( искал, наверно, слишком долго),-
Я не заметил, что умолк.

Умолк. К чему теперь терзать?
Но этот в темном, он посмеет
Меня спросить с трескучим смехом
Судьи басмановским эрзацем:
«Допрыгался?» — и в грудь – резак.

На разбор опоздал. Воровато горит
Шапка, врытая в темя, с тенями – ветвь мирта.
Прорастаю в ничто, дымом шапки ведомый.
Не зальешь, не потушишь зеркальной водой.

В рваных джинсах ты, смолью волос подсади
На ошейник, на розовый бант. Но садисткой
Смотришь ты сквозь меня. Песик кукситься рядом,
Ощутимей, чем я… Ты сменила наряд

И лицо. Ты спешишь на вечерний сеанс
Темно-русой, другой. Но узнал из-за транса,
Из-за чувства потери, что с шапкою скосит
С плеч – долой, потому что взглянула ты сквозь.

От загара луны кожа – мел, волос – бел.
Я в бреду – за тобой, а в груди скачет белка.
Крошишь «цок» об асфальт, каблучками ты точишь
Темноту под себя; на доске – мелом: ночь.

Замерла. Обмер я. Головы – отворот,
Меж лопаток – лицо, взгляд – охотничий, рвотный,
Прошерстила окрест, жар на стужу меняя.
Ни души. И попятилась мимо меня.

я сижу одна в своей квартире,
а по крыше гулко дождь стучит.
никого нет в этом мокром мире,
лишь вода, одна вода бежит.

гром гремит, а дождь ещё сильнее.
за дождём уж не видны дома.
капля к капле всё плотней, плотнее…
и уже не выйти со двора.

напилась земля и всюду лужи.
и ручьи бегут, бегут к реке…
я закрою дверь свою потуже,
буду думать только о тебе.

и мечтать, что скоро глянет солнце
и отгонит прочь печаль-тоску,
лучик пустит прямо мне в оконце
и прогонит дождик за версту.

и ко мне опять ты возвратишься.
не на день, неделю… навсегда!
может просто дождика боишься
и не можешь выйти со двора?

затихли шорохи и звуки.
пришла ночная тишина.
одна, одна в небесном круге
плывёт безмолвная луна.

уснули синие озёра,
у речки сонной — тополя,
хлебов несжатые просторы
и кукурузные поля.

и даже ветер претомился.
улёгся спать среди осин.
а мне чудесный сон приснился
в тиши опущенных гардин:

что ты опять со мною рядом.
в моей руке — твоя рука…
вернись, вернись моя отрада,
моя судьба, любовь моя!

Дни ускользают через горлышко бутылки.
Заплечных мастер дел стал ближе и понятней.
Когда последние осыплются опилки,
По ним меня найдет услужливый привратник,

Возьмет за руку и посадит в лодку,
Перевезет угрюмо через реку.
Из сумрачного воздуха он соткан.
Его в кошмарах я встречал не редко.

Лампада, лодка, тихий скрип уключин.
Дни пропадают в глубине матерой.
Свет над рекою навсегда отключен –
Позвать забыли пьяного монтера…

Поземкою сбегает время по затылку,
Встречая на пути каверны, блики, пятна,
Измеренные ушлым горлышком бутылки.
Заплечных мастер дел все ближе, все понятней.