Вербочка, вербочка, что стоишь красавица?
Бархатные веточки не спроста так славятся.
Ветки, теплым летом, зеленью кудрявятся,
У ручья в тенечке с ветром забавляются.

Просыпаясь первая после зимней стужи,
Все еще хрустальная, но живая-вижу!
Подойду по кромочке, с просьбою к тебе,
Подари две веточки к воскресенью мне.

Твои ветки-рученьки помогаюn всей моей семье,
И в годину грозную, в болезне и беде.
Верба-Ива щедрая-все в одном лице,
Бархотные веточки в доме, на крыльце…

Берёзки тонкой белоствольной на фоне неба контур нежный,
В чуть-чуть кудрявящейся дымке светло-салатовой листвы,
И вереница облаков – пушистых, лёгких, белоснежных,
Летящих каравеллой грёз в лазури ласковой весны.

Вкрапленье песенки шмеля в дроздов заливистые трели,
Задорное шуршанье струй недолговечного дождя,
И зелень обновлённых трав – визитной карточкой апреля
Уже предъявлена очам, сердца и души веселя…

На войне, как на войне
Жизнь со смертью рядом дышат.
Те, кто жив, родной семье
Перед боем письма пишут.

В них рассказы о боях
В обороне многодневной.
О бесчисленных врагах
И о жизни повседневной.

«Ярой ненависти в дар
Каждый все отдать поклялся,
Чтоб могучий наш удар
Вражьим крахом отозвался.

Нам под силу отстоять.
И живет в сердцах надежда:
Не придется город сдать.
Защитим, как было прежде.

Пусть, где чуждая нога
Не одну версту топтала,
Не останется следа
От коричневого ада.

Был приказ и мы ушли
Из Одессы в крымский город
Севастопольской земли.
Он историей нам дорог.

Все, что отдали врагу:
За поля и за высоты,
На враждебном берегу.
Мы сполна предъявим счеты.

В день апрельский и святой
Я душой земли коснулся,
Вновь, в одесский дом родной,
Здравствуй, мама, я вернулся!»

Владимир Вальков

Притяженье, как узда,
Для всего, что кружится
В пустоте летит звезда
Ей ни с кем не дружится.

То горит, не омрачив,
Свет льёт путеводный,
То вдруг чувствую в ночи
Стервы взгляд холодный.

Слёзы млечные дрожат,
Годы эхом скалятся,
Всё равно тебе я рад
По судьбе скиталица.

В мир далёкой красоты
Рвусь глазами жгучими
И в ответ мигаешь ты,
Если не за тучами.

Нет тебя в душе моей
Смута безнадёжная,
Ты сияй, родная, в ней
Прогони тревожное.

Притяженье, как узда,
Для всего, что кружится
В пустоте летит звезда
Ей ни с кем не дружится.

Гуляка-ветер по ночам, при свете фонарей,
Листву вздымая к небесам, несётся вдоль аллей.
Бежит вприпрыжку, как пацан… чуть-чуть притормозит
И, вдруг, сорвавшись в ураган, стрелой по парку мчит.

Большой проказник, озорник и хулиган немножко,
Берёзку обнял и встряхнул, сорвав с неё серёжки.
Угомонился, поутих и шепчет ей на ушко:
«Немного нонче перебрал – прости меня, подружка».

Наутро, ласковый, как шёлк и тихонький, как мышка,
Прильнул к берёзке… приобнял, ей щекоча подмышки.
Листочки нежно колыхал, любуясь каждой жилкой,
И буйну голову склонил на ветви своей милки.

кошки живут в колизее…
бродят средь древних руин…
вот в этой коморке, наверно,
раба истязал господин.

здесь христиане кричали,
собой заслоняя детей,
а львы, словно мясо, их рвали,
забавой служа для людей.

сенаторы в ложах сидели,
на белых одеждах пурпур,
подобострастно глядели
на цезаря хитрый прищур.

но кончилась римская слава,
упала под натиском лет.
и колизея не стало,
лишь эхо прошедших побед.

и бродят чудесные кошки
по вечности серых камней.
на львов, лишь, похожи немножко.
их ужин намного скромней.

бегает мальчишка.
стёпкою зовут.
никому не брат он,
никому не внук.
и никто сыночком
его не назвал.
волчонок-одиночка.
дом его- вокзал.
выманит десятку-
купит пиражок
или бублик сладний,
или просто сок.
он ещё не нюхал
из пакета клей.
путник- одиночка,
парня пожалей.
он добра не видел-
души холодны.
каждый, кто обидел,
на злобу не скупы.
катится по небу
стёпкина звезда,
только цели нету,
канет в никуда.
и зачем, когда-то
женщина-не мать,
жизнь решила парню
по капризу дать?!

ОН + ОНА… вокруг семья,
И с ними недруги, друзья.
Все против их союза.
Итог — Шекспира мюзыкл:
«Яд — горечи разлуки свита.
Самоубийством АНГЕЛ сбитый
В любви объятий низко пал»…
Демон возвел на пьедестал:
«ЛЮБОВЬ — ныне непруха.
Да здравствует порнуха»…

Ушанки-шапки пред Вами «сорри»,
Маски «как бы», «априори».
Белые воротнички.
Пред Вами ниц мы, мужички.

Иль проще — русские плебеи,
Селедки, водки корифеи.
Заложники идеологий — Мозгов промывки технологий…

Двадцатый Век — большая кровь,
России били в глаз и в бровь.
Поля. Березки на могилах.
И в телогейке и бахилах

Бредет российсая Душа
В потемки. Там, где «ни шиша».
Туда, где солнышко не светит.
Вопрос: «За это кто ответит?»

Ведь победителей не судят.
Так было, есть и явно будет.
Жизни закон везде таков.
Жаль русских Баб и Мужиков,

Которых на свою удачу
«Гламур» подставил вод раздачу.
С помощью водки, беспредела
Народ оставив не у дел…

С помощью «кашпировских», сект
Убили РУССКИЙ ИНТЕЛЛЕКТ.
Убили. Катком раскатали.
Устали. Как же мы устали…

Ушанки- шапки пред Вами «сорри»,
Маски «как бы», «априори»…

Двух ангелов подслушала я спор.
Они незримо надо мной парили,
Ночной порой затеяв разговор.
И крылья их легонько воздух били,
Звенящей нотой огласив простор.

Твердил один: «Чувствительны чрезмерно
Душой они своею эфемерной.
Их ждут терзанья страсти и тревоги.
Опасно пылкою душой их наделили боги.
Божественен огонь души, но тяжелы ожоги.

Так уязвимы… так легкоранимы.
В душе — пожар страстей неугасимых.
В огне неистовой любви пылая,
От ревности безумной угорают.
Дымятся угли от обид невыносимых.

«Огонь ведь может греть, не обжигая»,
Крылатый друг ответил, возражая.
«Без пламени любви душа охолодеет,
Лишённая страстей и чувств – окоченеет,
Застынет, словно глыба ледяная».

«Но как почувствовать и распознать,
Грань, за которую не стоит преступать?
Страстей как угадать тот градус роковой,
Спалить способный огненной волной?",
Вопрос свой попыталась я задать.

Ответом были… звёзды, тишина и ночь.
В молчаньи ангелы умчались прочь.
Мне до рассвета было не уснуть.
Пыталась вникнуть в разговора суть.
Ожоги… чувства… как душе помочь…