Не с той ноги я встала утром этим,
И поводов для грусти больше ста:
Устала… Надоело все на свете!
И осень, и капризы, и плита…

Меня все раздражает понемножку,
Убраться не успела — вновь бардак:
И на клавиатуре хлеба крошки,
На полке все расставлено не так,

Войну открыли муж и сын порядку,
Им что-то — бесполезно объяснять,
Один — порвал опять мою тетрадку,
И принялся листы ее жевать

Потом он кремы с полочки бросает,
(Хоть, благо, не умеет открывать ),
Второй — еду к компьютеру таскает,
А мне потом ходить и убирать!

Вчера от друга он вернулся поздно,
А я переживала и ждала…
Ворчу с утра я с видом грустно-грозным,
Обыденные делая дела.

И нет бы им притихнуть виновато,
Но муж ворчит, сын — к обуви полез.
И захотелось мне уйти куда-то :-(
На Санчуса одела я комбез,

Собравшись, выхожу во двор с коляской,
А там… сегодня выпал первый снег!
Летят снежинки по ветру, как в сказке,
Касаясь моих рук, волос и век.
Малыш мой все серьезно созерцает,
К снежинкам интереса не тая,
А снег под ноги падает — и тает,
И с ним — сердитость тает вся моя.

Присела я — и сразу же снежочек
Скатала небольшой моя рука,
Подумалось — вот подрастет сыночек,
И будем мы лепить снеговика

Мне вспомнилось, как прошлою зимою
По этой тропке с пузиком я шла,
С улыбкою мечтательно-смешною
Под сердцем свое солнышко несла

Тогда я так боялась подскользнуться,
А ноги закрывал большой живот…
И, вспомнив, не могла не улыбнуться,
Как все же хорошо, что снег идет!

Звенят, сменяясь, мысли без умолку:
Осталось ведь совсем немного дней:
Запахнет ароматно в доме елка,
Зажжется город тысячью огней,

Вокруг будут веселье, песни, пляски,
Подарки буду я родным дарить…
И шла навстречу снегу я с коляской,
А мне хотелось в воздухе парить.

Ведь так люблю я эти снегопады,
Люблю больше всего свою семью,
Люблю, когда со мною они рядом,
И город этот снежный я люблю.

Пусть слякоть накатали на дорогах,
И потекла пускай от снега тушь…
Я больше не хочу быть злой и строгой,
Со мною рядом счастье: сын и муж!

И дни не будут больше серым бегом
Тоску и грусть собою веять новь.
Я всех вас поздравляю с первым снегом!!!
И пусть у вас сердцах живет любовь!

В вену мою иглой
беспощадно впивается утро,
будто ожогом, боль — день надевает свои хомуты.

Снова открыть глаза,
снова вся кутерьма по кругу,
сделать, успеть, сказать,
ждать ночной тишины упругой.

Будто по проводам,
снова я чую твою усталость,
хочешь, тебе отдам,
что ещё у меня осталось?

Очередной листок,
сколько ещё осталось страниц нам?
Тонкий по венам ток,
день раздвигает свои границы.

Утрами невнятно, местами промозгло и сыро,
Сменить бы постылую осень на зимние стразы.
В моей мышеловке дыра от бесплатного сыра
И верится – всё ещё будет, но только не сразу.

Неспешные люди дымят на облезлых скамейках,
Испортив зонтами узор камуфляжной аллеи.
Новинки сезона влетают в большую копейку,
Их время уходит, но я ни о чём не жалею.

Под музыку ветра сгорают опавшие листья,
В прогалинах небо особенно ярко синеет.
Мы слабые звенья в цепи неизведанных истин
И тает надежда, что с возрастом станем сильнее…

Руслан Корнаев
1.
Ни страха, ни боли, ни срама
я готов повернуть всё вспять
и колю я агнца без изъяна,
чтобы к Богу поближе стать.

Я покаюсь и буду чаще
на коленях стоять пред Творцом
и тогда мне не будет страшно
жизнь оставить свою юнцом.

А толпа не поймёт поэта
разнесётся вокруг молва
будто я, погружаясь в мысли,
потихоньку схожу сума.

будто я собираюсь скоро
вознестись к Христу в небеса
и конечно не будет в лицах
ни любви, ни добра, ни тепла.

Средь людей не ищу я правды
мне иной предназначен путь
Не боюсь, что безжалостно люди
вдруг камнями меня забьют.

Не боюсь я упрёков и боли
Не боюсь я проклятья людей
и отныне я не тревожусь
о несчастной судьбе своей.

мне до боли противно видеть
клевету, блуд, распутство и фальшь
ненавижу людские пороки
людей-бесов ни чуть не жаль.

2.
Я слышу голос Господний
и даже в людской суете
мной движет чьё-то движенье
и легче становится мне.

Я слышу голос Господний
и гнев мне людской ни почём
терплю я насмешки, угрозы
Но знаю мы с богом вдвоём.

Я слышу голос Господний
людских я утех не хочу
терзает мне душу унынье
но жизнь я свою не кляну.

Я слышу голос Господний
и пусть зло творится кругом
Я вижу в небе высоком
мой ангел мне машет крылом.

3.
молюсь я долго вечерами
порой скорбит душа моя
с глазами полными слезами
рыдаю горько до темна.

Весь мир мне стал чужим и страшным
и Боже я к тебе стремлюсь
не оттого ли вечерами
страдаю, плачу и молюсь.

Не оттого ли я в изгнанье,
а дом родной мне просто чужд,
как не легко же испытанье
как я устал от горьких чувств…

3.
Прогони молитва мои слёзы
раствори печаль мою и боль
Пусть уйдут из памяти все грёзы
мне ничто, ни что уже не жаль.

я усну оставив все тревоги
я проснусь заботы позабыв
улыбнусь и помолюсь я богу
из страны страдания уплыв.

я отправлюсь в путь дорожку дальний
и на всё, на всё мне хватит сил
я отныне просто некий странник,
я свободу сердцем полюбил.

4.
Найди покой душе своей
Покайся без остатка Богу
есть в мире нечто, что поверь
прогонит прочь людскую злобу.

Найди покой душе своей
доверься богу без остатка
всей нашей жизни труден путь
но стоит, стоит нам сражаться.

Найди покой душе своей
пускай душа проснётся снова,
пускай наш мир порой жесток,
но есть спасенье у Бога.

4.
даруй мне Господи знаменье
среди людей блуждаю я
молю грехов своих прощенья
спаси Всевышний же меня.

Даруй мне мудрости и воли
добром на злое отвечать
не будь господь ко мне суровым
я научусь людей прощать.

5.
Молюсь тебе Отец Небесный
в смятенье, страхе я живу
и с чувством боли и тревоги
я о прощении попрошу.

Я согрешил перед тобою
своим врагам я зла желал
простить не смог я
и от злобы
я словно волком завывал.

Молю тебя. Коснись рукою
моей измученной души
хочу покоя и свободы
от гнева, страха, суеты.

Вся наша жизнь, как будто речка,
И берега — рожденье, смерть,
На воск, стекающий по свечке
Похоже чувство — сожелеть.

И оттолкнувшись от рожденья,
По бытию теченья вод
Плывёшь, и кто — то в утешенье,
Твой путь судьбою назовёт.

А что там будет, кто же знает,
И лишь бы силы сохранять,
Борясь с волной, что накрывает,
Не падать духом и всплывать.

А берег ждущий, пусть до срока,
К себе принять не торопит,
Не избежать насмешки рока,
Так хоть надежду сохранит.

Вырву сердце из груди. Взойду на крышу.
Положу его, дрожа, перед собой.
Так хочу я, чтобы кто-нибудь услышал!..
Тот, кто нужен — тот не здесь и не со мной.

Вырву сердце… ни на миг не пожалею,
Всю себя я в боль вложу, в один призыв —
Чтоб услышала меня Пенфесилея!
Чтобы… ткань кровоточащая, разрыв —

Рана к ране! Чтоб и дальше эта кожа,
Помня вкус рубца последнего и цвет,
Поцелуй другого шрама помнить тоже
Не отказывалась больше много лет.

Кто-то глянет сквозь сгустившиеся тени,
Кто-то ищет, чей-то взгляд насторожён,
Кто-то знает: в эти чуткие мгновенья
Дух тревожный — стая вспугнутых ворон.

Знаю цену я потерянной свободе
И холодному спокойствию ночей…
И Камилла одиночкой бродит-бродит
В бледном сумраке, в безмолвии полей.

Плечи гнутся, тяжесть давит отовсюду,
Вновь сомкнулась паутина пустоты…
Я, наверно, только это не забуду:
Даже здесь меня увидеть можешь ты.

*  Алмазный фонд отечественной литературы — только в интеллектуальном андеграунде, поверх барьеров квазиславистской болотной амебообразной книгоиздательской системы

Яков Есепкин

Лорелее

Нас ничто уже не помрачит,
Лишь воскресный багрец вскроет вены
И Господний псалом отзвучит,
Мы уйдем в кущи роз и вербены.

Мы с Юдифию к царским вратам,
Где пеяла церковная дева,
Обращались и паки листам
Доверяли таинства напева.

Платье белое ныне красно,
Горько плачет ребенок прекрасный,
Сталось кровью худое вино,
Этот цвете губительно красный.

Пахнут ладаном персты дьячка,
А твое ледянее гранита,
Обручала нас иже тоска,
Фрида ты иль иродная Нита.

Что искала в каморе мирской,
Разве пиров и скаредной требы,
Вижди остье за левой рукой,
Вдоволь ешь чечевичные хлебы.

Все дешевые вина пречлись,
Расточились чурные демоны,
В пирамидные тьмы разошлись
На иные века фараоны.

От сандаловых тонких дерев
Ароматом аттическим веет,
Толпы резвятся розовых дев,
А за Корою царе червеет.

Мало гончим потравных утех,
Мало ворам кровавой трапезы,
Будет вечеря славной у тех,
Кто лишен инфернальной аскезы.

Будут с нами еще пировать
Наших дней подсадные витии,
Царских братьев легко продавать,
Пусть хотя сторонятся Мессии.

Не нашла чернь в субботу царя,
Вкруг псари да запалые волки,
Хоть посмертною славой горя,
Что ж, украсим престольные полки.

Падом нежить вся ныне сюда
Налетела во гневе ослеплом,
И горит ледяная вода
Не алмазным огнем — черным пеплом.

То Полынь тяжело вознеслась
Над уродцами и образами.
Льдом изгнившим ты и обожглась,
Сиих чудищ гнилыми слезами.

*  «Наш современник сделал для отечественной литературы больше, чем кто-либо до него, больше, чем возможно представить. Чудом уцелевший читатель относится к нему с пиететом, примерно с тем же пиететом современники относились к Андрею Тарковскому. Тарковскому государство дало хоть что-то, Есепкин не получил ничего. В СССР подобное истребление гения (вытеснение нежелательной правды по Фрейду) было вполне объяснимо — художника убивала система, идеологические клевреты. После падения Советского Союза объяснения уничтожению Мастера нет. Всё на совести наших маргиналов. »

Из статьи Эда Тарлецкого «Маргинальный книгоиздательский альянс против гениального художника»

* Алмазный фонд отечественной литературы — только в интеллектуальном андеграунде, поверх барьеров заскорузлой антихудожественной подцензурной книгоиздательской системы

Яков Есепкин

Пергамские стансы

Под наперстками иглы вонзает в рядно
Сквозь имперскую платину зарев,
Поелику нам было изведать дано
И всемилость, и гнев этот царев.

Тяжек он и неможно его перенесть,
Но терпи, венцеизбранный брате,
Значит, будем одесно с алкеями есть,
Водку сладкую пить на карате.

Вижди блюда царские и вина вдыхай,
Ароматы сие благовонны,
Меж смурными безумцами тенью порхай,
Где стульницы от лядвий червонны.

Там горят черносливы о нежной икре,
Здесь тунец розовее стерляди,
Преядают царевны в чумном серебре,
Им трапезу сервируют бляди.

Я молчал дольше Бога и горше, сейчас
Время речь, паки розные термы
Излучают бессмертие, где Комитас,
Розы вьет пусть слезой Даздрапермы.

Се и стали бессмертные, мертвым легко
Воевать с юродными купцами,
Что летают валькирии днесь высоко,
Над алмазными рдятся венцами.

Залетайте-ка нощно к свечному столу,
Много ль вы погубили одесных,
Вместе будем травиться, не Дант ли в углу
Спит и видит альковниц чудесных.

Фри успенные пудрами серебро бьют,
Мел восковием красят, уловки
Их опаснее смерти, кого не вспеют,
Жечь ему льдом чрез кровь сервировки.

Русских Лиров с небесным огнем не сыскать,
Всё привратники либо холопы,
И воителям славы не должно алкать,
Не порфиры в ходу, а салопы.

Погибает всечасно, кто Богом любим,
А мирские потравы излишни.
Мы с тобою еще со столов доедим
Те гнильцой золоченые вишни.

Нам объедки опричнины в топкий закат
Поднесут, в тьму загробных сияний,
Пусть булаты сверкают у призрачных врат
И не жаждет никто подаяний.

Ибо смертная гнилью горя полоса,
Леденеющей тканью закатной,
Переливные наши прожгла голоса
Кровотока струей невозвратной.

*  «После Серебряного века последовало выжженное литературное столетие, сгорели на корню и возможная литература, и литературоведение с критикой заодно. Отдельные персоналии существовали, их системно загубили. И вот в этой пустыне Тартари возникает фата-моргана, миражный силуэт Гения. Как его могли встретить маргинальные приспособленцы? Только равновеликой ненавистью. Если бы Есепкин написал только «Космополис архаики», его имя навечно вошло бы в пантеон, зал славы русской словесности. Но он воздвиг грандиозное литературное сооружение с алмазным венечием.»

Из статьи Эда Тарлецкого «Маргинальный книгоиздательский альянс против гениального художника»

* Алмазный фонд отечественной литературы — только в интеллектуальном андеграунде, поверх барьеров маргинальной ультраблеклой никчёмной книгоиздательской системы

Яков Есепкин

Архаические опусы

Второй фрагмент

Богородицын лик отобьется в цветках,
В черных розах мелькнет и огнистых ромашках,
Всеисплачем тогда жизнь свою в рушниках –
Что уж плакати днесь о цветочниках-пташках.

Их пуховый раскрас тяготил небеси,
Ихний пух прибивал черневые лазори,
На крови Иисус, у Господе спроси,
Буде есмь вопросить чудный шанец у мори.

Чуть жили в прахорях снег-царствий моровых,
Минул житийный сон ан ведь мы и не жили,
Слезы пролили впрок за предтечей живых,
Да без нас родичи в изножиях вражили.

Только слез пролитых эти снеги черней,
Прославление здесь и хула неуместны,
Поелику слегли, не сыскать и теней,
Страстотерпцы в чаду, имена их предвестны.

Кармен, Кармен, твоя ль разлетелась тоска,
Не печалься, огонь разрушает и стены,
Мимо жизни ползут со виска до виска
Змейки чермных земель, достигаючи пены.

Ах, сочельники мы привечали всегда,
Рождество ли мело по вечерним пролеткам
Иль в крещенье Господь серебрил невода
И зерцалы темнил небезвинным красоткам.

Божевольная смерть, во пировой судьбе
Не гаси очеса – узрят чады сквозь вежды
По чумном питии, как неможно в божбе
Человекам сносить апронахи-одежды.

Наши стогны, Господь, стали бутом пустым,
Дикий взрос виноград в Ботаническом саде,
Горбой статию, виждь, не пришлись мы святым
И у ноженек Тя отстенаем во аде.
 

*  «Что же происходит вокруг этой культовой фигуры? Увы, картина удручающая. Российские издательства во всей своей палитре, дотируемые государством и безбедно существующие в основном за счет паразитирования на классике, буквально как мелкие бесы от ладана шарахаются от Великого Мастера. Понятно, что на его фоне никчёмная макулатура, выпускаемая ими, будет и вовсе смотреться сюрреалистически. Издательства выступают альянсом, от, к примеру, «АСТ» до, к примеру, «ЭКСМО». Издателей маргинальной квазилитературы можно легко понять — где им взять некие образцы приличной современной литературы, их нет. »

Из статьи Эда Тарлецкого «Маргинальный книгоиздательский альянс против гениального художника»

*  Алмазный фонд отечественной литературы — только в интеллектуальном андеграунде, поверх барьеров астенической сирой макулатурозависимой книгоиздательской системы

Яков Есепкин

Гаты

Как юродивый правду речет
И прислужник отмоет покои,
Вдов утешных туда завлечет
Пересвет — целовати пробои.

Серебристые кажут глазки
Во садах провисающих вишни.
Княжий зрак исчернил образки,
Тьмы возлиты и слезы излишни.

Поздно плакать над жалкой судьбой,
Тще алкать небоцветного Слова,
Время Смерти ответить рябой,
Нас терзавшая грация вдова.

Были рубища эти худы,
Только злато уста изливали,
Превились горицветом лады,
Из каких звезд арму добывали.

Ни псалмовия некому петь,
Ни за мертвых речи и возвиться,
Яко с родом греховным успеть
Положили – и дико резвиться.

Мрамор, мрамор в очницах, смотри,
А о славе певцов разве хоры
Ангелочков узнали, гори
Ярче, пламень, каждитесь, Фаворы.

Нету елей здесь, будут гореть
Озолотные маковки башен,
Оглашенным еще умереть
Можно в рае, сколь маком он гашен.

А что нет сего, чудный обман
Мало значит, мы алые маки
Напасли, и в Господний карман
Мак набился пред цейские зраки.

Дела в мире начать не могли,
Завершить вседеяние дали
Нам великие те ангели,
Вместе бредники мы соглядали.

Течь тартарская сбила часы,
И блажные столпились у морга,
Дабы маршевы смерти басы
Сберегли нас для жалкого торга.

Страшно почести их тяжелы,
Постарайся, елико возможно,
Оглядеть на поминках столы,
Может, спирт напитал, что преложно.

Возмечтали стези проторить — Да стопы затекли в формалине.
В нем и будем с тобою парить,
Как две чайки на Божьем помине.

*  «Эстетическое звучание творчества Якова Есепкина, внешняя мрачность эталонно соответствуют канонам избранного жанра, ассоциируются с изысканной художественностью. Более поздние тексты и книги мастера столь же оригинальны, самобытны, аутентичны. Он входит в элитарный круг литераторов, претендующих на получение Нобелевской премии.»

Из статьи Эда Тарлецкого «Маргинальный книгоиздательский альянс против гениального художника»