Недоступные девушки,
Осиные талии,
Взмах узкими бедрами.
Прошмыгну мимо дервишем –
Такое видали мы,
Грузили, мол, ведрами.

Просквозят хлестко взглядами,
Окинут презрительно,
Прихлопнут насмешкою.
Одиночеством лязгая,
Устал быть я зрителем,
Безмолвною пешкою.

Как едино утробные,
Они одинаковы.
Привет, Анорексии!
Невозможно попробовать,
Постричься что ль наголо,
Приблизиться резко к ним?

Но набросятся осами,
Утыкают жалами
Безжалостно, до смерти.
Одинокою особью
Комедии жанровой
Я буду лишь до пяти.

Я потом осы сжалятся,
Покончу с бессонницей,
Осиной отравою.
Вдруг обрушится палица,
И череп расколется,
Мозг вытечет лавою.

Утром, тяжко скрипнув пружинами, позвонками,
Из кровати – да в тапки. Шарк — на квартирный юг –
В туалет. Замираю. После я извлекаю,
Дернув лапку вверх, захлебывающийся звук

Из бачка. Потом, потоптавшись в тапочках в ванной,
Шаркотню развожу на кухне – тягучий вальс.
Так шлифую тапками день до основы ватной.
Шорох тапок под ночь похож на шершавый лязг…

Снова утро. Значит, снова мне в топку из тапок –
Зажигать целый день… Но держит крепко кровать,
Чтоб на мозг могла апатия капать и капать.
Позвоночник в пружины врос — нет сил, оторвать.

Только слышу там, в коридоре колючий шорох,-
Разнося по квартире холод, тапки шуршат,
И по нервам – наждачно: шарк, шарк – все ближе, скоро…
Льет окно на тапки ночной темноты ушат,

И они затихают. Выдохнув, я на кухню
Выбираюсь, пробую взглядом длинную мглу.
В ней кружась, прикладываю безмолвие к уху,
Все надеясь на что-то, если — не вширь, так — вглубь.

Горизонт зашумел, задрожала желть пустыни.
Пара тапищ – гор грохочущих. Я – в бегство, в жар.
Правый сверху – тучею. Я: «Не надо. Пусти. Не...»
Позвонки прохрустели. Темень: шарк, шарк, шарк, шарк…

В ознобе ломает, крутит, и броситься тянет на стену,
Что режет скалою воздух. Несет тоской за версту.
Метафорой сжав предплечье, ручку вонзаю в вену
И впрыскиваю густую, чернильную черноту.

И вздыбилась вена волною и накатила небом.
За нею — другие волны. Черный, дикий табун
По мне, грохоча, промчался, втоптал в бурлящую небыль,
Где настежь распахнуты двери, и где на засовы – табу.

Травой лепетали шторы, стелились зеленой равниной.
А сверху скрипели повозки – тащились вдаль облака.
Им табуретка-медуза играла на пианино
Плиты, и мелодию эту дверкою шкаф лакал.

Обои, сменив обойму, узорами изрешетили
Меня. Истекая фразой, я падал на потолок
В повозку, скрипящую мимо, за грань между шторой и штилем,
Я падал в зыбучие ритмы, чтоб в ступке себя потолочь.

Но небо посыпалось звонко. Толочь стало слишком накладно, — Вернул пыльно-серые скалы сверлящий, тоскливый звонок.
С улыбкой поспешно бормочут, протягивая рекламку:
«Входные стальные двери и крАбовый крепкий замок».

Возглас кухоньку – тараном,
Словно тут базар:
«Мыши, крысы, тараканы,
Блядские глаза!»

В суете цыганку вспомнил.
Выкриком ее
В центре рынок был заполнен
Всклянь и до краев.

Про торговку, что с отравой,
Он мне рассказал.
Между ним и ней орава
Лет. И ждет вокзал.

Он в плацкартном – в мегаполис.
Провожаю я.
Травит комнатка мой голос
Строчкой жития.

Здесь, в углу гитару мучил
Я лет сто назад.
А в дверном проеме – лучик,-
От цыганки взгляд.

Через век убил уколом
Этот черный луч.
В узкой комнатке с укором
В черноту лечу.

И повсюду шорох странный:
Под, и над, и за, — Мыши, крысы, тараканы?
Что-то про глаза…

Паровоз – циклопом, ночи
Полог разорвав.
Поезд проходящий точен.
Густ вагона вар.

«Ну, бывай»,- и я привычно
В тихий переход,
В глубь, под землю, — крот, отмычка.
Вдруг – Иерихон:

Голос трубный, звонкой раной
Спину наказав:
«Мыши, крысы, тараканы,
Блядские глаза!»

Обернувшись, я увидел
Только желтый свет –
Восковой, подземный идол.
Никого здесь нет.

Выскочил скорей наружу.
Путь – крысиный хвост –
Тараканов тьма утюжит.
Сверху — блядство звезд…

Шорох, зуд… Проснулся рано.
В зеркале – буза:
Мыши, крысы, тараканы,
Блядские глаза.

Зашла снова шваль. И только три фишки осталось,
Как раз впритык на такси.
«Еще будут ставки?» — карты тасуя, устало
Крупье у меня спросил.

Привычно лицо поменяв, меня он пытает,
Колодою зябко шуршит.
Искал я Фул-хАус, ночь с хаосом бился, над тайной,
Не веря, что туз без души.

Но туз без души, под утро стало понятно,
И дама с десяткой – не в масть.
Мой взгляд шлифует сукно. Разводы и пятна
Одно говорят: «ПропАсть».

Над круглой пастью стола корягою бледной
Склониться, крупье кляня.
Лишь бред загребать, лишь бУтер дырявым бреднем, –
Разводит, ведет колея.

В начале везло, игралось легко, флэш-роЯльно.
А после — одна канитель
Из двоек и троек, с издевкой их ночь роняла,
И сумма росла потерь.

Мне только свое бы вернуть. Отравлен воздух
Отчаяньем, плавиться в пот.
Упал я в глубокий Отыгрыш, каяться поздно –
Уже ничего не спасет…

Спасен! Все вернул. Теперь я другой, не бУтер.
Бежать отсюда, бежать.
Колода шуршит, и хмурый крупье: «Ставки будут?»
Я фишки ставлю опять…

В плотном, мшистом покрывале в полночь комнаты вплывает
И, скользнув к моей кровати, замирает холм.
Лунный душ он принимает,
Но становится от света все черней, плотнее мхом.

Жадно комнату глотая, он молчит. Молчанье бродит,
Точит тишины мечи.
Но мне кажется, что вроде…
Нет. Молчит. Молчит. Молчит.

И, не выдержав молчанки, на него я – с кулаками,
С воплем: «Уходи, давай!»
Холм мгновенно расступился, — и нырнул я в пропасть камнем,
За спиной, вдогонку слыша хруст валежника: «Бай-бай».

«По»
(Сократ)

«Но»
(Аристотель)

«С»
(Платон)

«Или»
(А. Шопенгауэр)

«Не»
(Ф.Ницше)

«По»
(И.Кант)

«Но»
(А.Камю)

«С»
(Спиноза)

«?»
(Конфуций)

(март 1992 – февраль 2012)

Отвернулась к стене, и я — не в теме,
Даже вкус тонких губ не пригубив.
Отвернулась к стене, флиртуешь с тенью.
Отвернулась к стене, ушла в отрыв.

Всплеск руки говорит мне: «Третий лишний».
А уколы бедра: «Я не с тобой».
Тень подошвы твои проворно лижет
И мелодию пьет за упокой.

Тень одета легко, в ничто, по моде
Безымянно-безмолвных темных стран.
Тень юлит, торопясь, темнит, уводит
За собою туда, где правит транс.

Там по контуру тела нарисуют
Из изломанных линий облик сна,
Оплетут и утянут. Безрассудно
Внемлешь ты, в нем лишь ты, нет рядом нас.

Тень поймет как никто и не осудит.
Тень поймет, ведь она и есть никто.
Вы друг друга нашли, — равны по сути,
На двоих поделив мой закуток.

На три ноты послать бы хрупкий танец,
Нагляделся, наелся я сполна.
Но трепещет пером твой каждый палец,
Но дрожит у стены струна-спина.

Вот уносит тебя птиц черных стая.
Я за руку схватил тебя, — спасти…
Ты взмахнула крылом, в стене растаяв.
Мне осталась лишь тень и ломкий стих.

Он на столе лежал обычно, безучастно.
Но раны на лице сплели узор такой,-
Не разглядеть черты. И вот я час за часом
Стираю ран узор уверенной рукой.

Из рваных лоскутков лицо я собираю:
Вот веко нижнее, вот носа желобок,
Дуга скулы, ее приклею ближе к краю,
Заполнит парафин разрыв, что так глубок…

Из кропотливых швов и склеек проявилось
Обычное лицо, тревогою слепя.
Где, где встречал его, скажите мне на милость?..
В лежащем на столе я вдруг узнал себя.

Застелить кровать – V

Вымыть посуду – V

Разморозить холодильник – V

Пропылесосить в комнате – V

Разобрать бумаги на столе – V

Стереть пыль с полок – V

Расставить книги – V

Заменить лампочку в люстре – V

Подмести в коридоре – V

Почистить ботинки и убрать в шкаф – V

Починить дверку шкафа – V

Вынести мусор – V

Вскрыть бритвой вены –