Яков Есепкин

Эпитафия

Э.По

Вязь эпитафии тяжка,
Крася истерзанный трон,
Жжет золотая ромашка
Царство загробных времен.

Улочки тонут в тумане,
Узкие зданья, бульвар.
Где-то у ангелов Анни,
Где-то на небе Эдгар.

Струйно горят херувимы,
Чествуя сонмы благих,
Господом только хранимы
Нежные рамена их.

Как и взорвать эти замки,
Стоны ль валькирий звучат,
Вижди, кровавые лямки –
Остия наши точат.

Будут еще анфилады
В масляной готике тлесть,
Райские петься рулады,
Коим созвучия несть.

Поздние сумерки снова
Смерть одевает в багрец,
Своды небесного крова
Снов замыкает венец.

Я ли бежал за толпою
И пролетал Азраил
Утром с разлитою мглою
Меж ханаанских белил?

Мороком черное ложе
Нам застилают во сне,
Видит сие правый Боже,
В бледном красуясь огне.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста семьдесят девятый опус

Антикварною мглою Мадрид
Фей унижет иль каморной сметью,
Цветит Асия мел для Ирид,
Писем тушь и равна междометью.

Где еще тьмы искать ледяных
Желтых розочек, вишнелавровых,
Па-де-баск танцовщиц площадных
Менестрелей пугает суровых.

Тень Мигеля в одесный Колон
Век летит и биется о мрамор,
И горят во незвездности лон
Мертвых дев свечи тягостных камор.

Четыреста восьмидесятый опус

Бледный воск мишурою златой
Увием, паки свечки тлеенны,
Се и розы полны темнотой,
И ваяния пиров изменны.

Хвоя, хвоя, гори для иных,
Заждались мглы и маков юноны,
Тще от яств умирают земных,
Тще о звездах и царские троны.

Ах, еще ль ангелки золоты
И меловницы белят сувои,
Где кровавые к Богу персты
Мы всё тянем из морочной хвои.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста семьдесят седьмой опус

Мел и мрамор с фаянсовых лиц
Докрошит златописная вечность,
Лей, август, хоть бы роскошь столиц
На лилейных старлеток увечность.

Не блюла Финикия венцов,
Одеона во слоте зерцала,
Шелк совьется — виждите певцов,
Коих эта юдоль не взерцала.

Чела наши доселе темны,
Звезды пьем и свечей благовонных
Яд лиется в цариц ложесны,
Опочивших меж шелков червонных.

Четыреста семьдесят восьмой опус

Яду сахарным вишням, под эль
И арак стелят черные шелки,
Плачет Эстэр, вздыхает Эдэль,
Круг их пляшут бумажные волки.

Мнится девам земля Сеннаар,
Сколь оцветники неба не имут,
Из юродных выглянем тиар,
Нимб ужель отравители снимут.

Звездных этих веретищ сносить
И дано ли пурпуру юдицам,
Будут, будут оне голосить,
Мрамр идет к нашим каморным лицам.

Яков Есепкин

На смерть Цины


Четыреста семьдесят пятый опус

Чермных роз ароматы пьянят
Бедных рыцарей, бледных апашей,
Май вознесся и кущи манят
Див и агнцев порфирною чашей.

Обернитесь, Гиады, камней
Мы черствее, из штофов меловых
Яд цедим, соглядая теней,
Буде пир во трапезных столовых.

Как упьется аидская рать,
Ханаан черепки отсчитает,
И явимся тогда умирать
В майском золоте, кое не тает.

Четыреста семьдесят шестой опус

Май волшебный, цвети и лелей
Тень Венеции, злать Одеона,
Мы любили небесность аллей,
Изваянья — призрачней Сиона.

Фей белили те гипсы и вот
Мглой портальный лишь сад овевают,
Вьют юдицы лозою кивот,
Днесь однех нас, однех убивают.

Хоть скорей, ангелочки, сюда
Отлетайте, под сени пустые,
Всё меж губ наших рдеет вода
И точатся в ней тьмы золотые.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьдесят первый опус

Сколь весною урочно письмо,
Аонид лишь брильянтами тешат,
Вейтесь, звезды, Асии трюмо
Нас явит и Цианы опешат.

Хоть архангелы помнят ли сех
Златоустов, терницы вознимем –
Соглядайте еще в небесех
Вишни, агнцев, мы золото имем.

Вакх нестойкий астрал оцветил,
Где порхали блеющие Евны,
Их туда ль и со ядом впустил
Падший ангел успенной царевны.

Шестьдесят шестой опус

Будет майский ли сад под луной
Во холодной опале томиться,
У Гиад воспируем весной,
Аще некуда боле стремиться.

Скоро вишни блаженный туман
Перельют в золотые рубины,
Стоил истин высокий обман,
Златоуст – диодем из рябины.

Выйдет Фрида младенцев искать,
Лишь увидит пустые камеи,
И начнут гости ядов алкать
За столами, где веются змеи.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста тридцать первый опус

Фавны оперы нас охранят,
Веселяся, витийствуйте, хоры,
Сводность ангели тусклые мнят,
Режут цоколь мелки Терпсихоры.

Белый царь ли, мышиный король,
Всё б тиранить сиим винограды,
Темных свечек заждался Тироль,
Негой полны Моравии сады.

И куда ж вы несетесь, куда,
Италийские ангели требы,
Нас одела иная Звезда
Во гниющие мраморы Гебы.

Четыреста тридцать второй опус

Раскрошили юродские тьмы
Гребни желтые наших полотен,
А и золото сим для Чумы,
С кистью Брейгель, Ероним бесплотен.

Кто успенный еще, алавастр
Виждь и в нем отражайся, каддиши
Нам ли чаять во цветнике астр,
Львы умерли и здравствуют мыши.

Сколь начнут адострастно гореть
За Эдемом белые цесарки,
Мы явимся — камен отереть
И сотлить перстной желтию арки.

Четыреста сорок четвертый опус

Тисов твердые хлебы черствей,
Мак осыпем на мрамор сугатный,
Где и тлеет безсмертие, вей
Наших сводность жжет сумрак палатный.

Шелк се, Флория, что ж тосковать,
Лишь по смерти дарят агоние
Из партера бутоны, взрывать
Сех ли негу шелковой Рание.

В Александровском саде чрез тьмы,
Всекадящие сводные тени
К вялым розам тянулися мы — Днесь горят их путраментом сени.

Четыреста сорок пятый опус

С Ментой в мгле золотой предстоим,
Лишь для цвета она и годится,
Алым саваном Плутос таим,
Гея тленною мятой гордится.

Крысы выбегут хлебы терзать,
Маки фивские чернию веять,
Во столовых ли нощь осязать,
Ханаан ли хлебами воссеять.

Сем путраментом свечки тиснят
В изголовьях царевен синильных,
Яко гипсы кровавые мнят
Всешелковость их лон ювенильных.

Яков Есепкин

Черная белизна на портрете

Напрасно плел небесный свет
Узор надмирного соцветья.
Нахлынул день из бездны лет
И нет старинного бессмертья.

Одна серебряная ось
Сияет в мороке вселенной,
Держа все то, что взорвалось,
Перегорело в жизни бренной.

Сырое зеркало весны
Еще хранит отображенье
Сугробов талой целины,
Но в прошлом каждое движенье.

Деревьев тусклый фейерверк.
Зенит окрасил и округу.
Рвануло с пенным слитком вверх
Диск Ра — по золотому кругу.

Все так, он зрим земным торгам
Да пилигримам инфантильным,
Но циклос помрачился там,
Где и горел огнем субтильным.

Лег рыхлый снег. Под ним листвы
Кровавая помада в цвете.
Размыты блеск и хлябь канвы
На вытекающем портрете.

Свечою млечною горит
Фантом пространства и деннице
Пересылает вечный хит
Богоявленья в психбольнице.

А там царит амбрэ «Clema»
И аромат амонтильядо
Свергает избранных с ума,
Респект сему, коль так и надо.

Искрится, рея тяжело,
Над нами траурное знамя,
Но все, что мраком обожгло,
Не покоробит смерти пламя.

На лики блеклый снег налип,
Фигуры полые запали.
Подъяты на колонны лип
Полуразрушенные дали.

В грезеток бьют наверняка
Своими стрелами амуры,
Ах, страсть весенняя мелка,
Оне унылы и понуры.

Днесь прямо в цоколи гробниц
Смерть залетает и румяна
Опять кладет на мрамор лиц,
Днесь рану сокрывает рана.

Взвиваясь, падают назад
Тройные небеса в разводах,
И сквозь листву мерцает ад
В слоистых черно-белых водах.

Мы долго Тартар юровой
Лукаво с Дантом воспевали,
Сейчас откликнись, кто живой,
Кому цетрары даровали.

Высок притроновый удел,
Ярки небесные чертоги,
Сапфирный князь их соглядел
И свил розницами пороги.

Лежат в левкониях они,
Их розным флером застилают
Косые адские огни
И суе ангели пылают.

Зачем о мраморниках тлеть,
Когда сие давно пустые,
Нельзя одесным уцелеть,
Хотя пусть гибнут, как святые.

А были праведники мы,
Адских садовников корили,
Гореть нельзя в гравирах тьмы,
Созвездно всех миротворили.

И что успенным горевать,
Жечь вспоминанием пенаты,
Хоть будем венчики сбивать
С елинок, чары тлить из ваты.

Подарят жемчуги светил
Снегам бескровное блистанье,
И полночь крепом тяжких крыл
Покроет наше угасанье.

Яков Есепкин

Дует северный ветер

Что горело в пространстве тяжелом
И для нас, на века сорвалось,
Ветер плачет в ракитнике голом,
Мрак подъят на искрящую ось.

От готических замков холодных,
От летающих вычурных стен
Как взнестись ангелам до разводных
Небоцарствий, не внемля камен.

Тронут патиной мертвый декорум,
Всюду тленье и райский дурман,
Теней замковых блещущий форум
Пьет фиоловый нежный туман.

Штиль фламандский скрывает упадок,
Морный контур взыскует небес
Для блуждающих путников, сладок
Сон их тихий, высок интерес.

Здесь ли видели бойные музы
Златогорлых певцов хоровых,
Стали мрамором тайные узы,
Единившие сомны живых.

Взор Шарлотты печален, харизма
Пуаро белой пудрой взята,
На сиреневый прах дуализма
Нега эллинской тьмой разлита.

Ах, сюда бы Пикассо, в каденций
Зазеркалье, ко пудрам витым,
Бить амфоры Пальмир и Флоренций,
Усом фридам грозить золотым.

Но блюдут англосаксы манерный
Черный флеор скитальческих саг,
Мертв Рудольфа блюститель каверный,
Тальком пурпурным вит саркофаг.

Не безумствуй, еще уберутся
Ангелочки во жертвенный флер,
Вечно лики хотя не сотрутся,
Их Господь милосердный отер.

Пресветлил Он кровавые тени,
Кровь на раменах снега белей,
Выжжем пеплами древние сени –
Будет морок еще тяжелей.

Скоро в залах, окованных глянцем,
Смерть померкнет, и в темную даль
Вместе с дней светоносным багрянцем
Улетит, нагнетая печаль.

Скоро вниз упадут с торной трассы
Расширяющиеся миры.
И раздавят, в пустые атласы
Разлетимся с тобой, как шары.

Яков Есепкин

Электрическое лицо

Реставрация смерти

Содрогнулась душа только раз,
Но осело внутри напряженье.
Электричество будто алмаз
Режет странное изображенье.

Покачнулся престольный штатив,
И в просеянном безднами свете,
Раздвоясь, мировой объектив
Смерть представил на фотокассете.

Распадается белый овал,
Если хроника дня оживает,
А едва освещается зал — Он горит и людей убивает.

Фауст, помнишь иные миры,
Те ж меловые тусклые маски,
Щедро все окупились дары,
Мыши с писком порхают из ряски.

Я встречал и в адницах пустых,
Где нельзя королей их востретить,
Молью битые тени святых,
Коим нечего смерти ответить.

Хороша наша жизнь, а одно
Мало стоит у вздорной Гекаты,
Подносите чумное вино,
Станем пить, буде ангели святы.

Будем яд ваш, желтовницы, пить,
Фарисейские слушать реченья,
У лабазников нынче купить
Можно трути для ангелов мщенья.

Вот пирует Царица-Чума,
Льет нам в рюмки чурные нектары,
От безумия горе, ума
Недостаток повсюду и чары.

Фарисеям зачем возражать,
Мироволенным книжников ордам,
Пусть вечереют, красные жать
Время свечи, их дарствовать лордам.

Равно столпников тьмы предадут,
Не выносят бессмертия черви,
Томы книжные кровью сведут,
Раздарят недовешенным верви.

Свечек морных, тесьмой извитых
Череновой, снести ли возбранно,
Чтите мертвой сиренью святых,
Белоцветностью небо охранно.

Чур, с Гиреем Баграт их возьми,
Хан ли, царь станет балие править,
Шевелят пусть в музеях костьми,
Нас и можно серебром оплавить.

Яков Есепкин

Райцентр в метрополии

Паратрюизм

I

Райцентр мелководной рекой
Спешит в допотопное устье.
Над эрою мертвой петлей
Повисло его захолустье.

Лицейской науки гранит
Суть радужной свечки огарок,
Развеял пыльцу аонид
Акрополь под сводами арок.

Кусты, поэтичнее саг,
В плену тошнотворной свободы
Стоят, словно их натощак,
Без трапезы бросили в воды.

Хотя далеко ледостав,
Оркестр их болезненно редок,
Но избранный нужен состав
Для камерной музыки веток.

Шиповника триосонат,
Астральных ромашковых арий
Не слышно, лишь странно горят
Левкои и черный розарий.

Материи всей бытие
Утратило смысл и названье,
И быт продолжает свое
Абсурдное существованье.

Теперь не завлечь, не завлечь
К святым богоносным высотам
Распявших великую речь,
Судьбу отыгравших по нотам.

Воистину были жалки
Обрезные туне муары,
Ломались ли души в куски,
Еще не по лотам тиары.

Встают из-за розовых парт
Трагедии и фарисейство,
И в провинциальный соц-арт
Вплетается низкое действо.

Но патриархальный уклад
Измерен до тайного срока.
Разлит по чернильницам яд,
А праведность выше порока.

ΙΙ

Когда б лицезреть и могли
Картины иные предтечи,
От бедной кривицкой земли
Равно излились эти речи.

Печали столетий былых
Народной молве не оплакать,
Из новых икон пресвятых
Сочится кровавая слякоть.

Что делать, фон Клейст, по стране
Идет перемена устоев,
И гаснет на длинной волне
Стон мелоса в «Banku przebojow».

Высок тридцать третий восход,
Но жжется небесное око,
И ранит нахлынувший год,
Как лезвие бритвы — жестоко.

Хор гибнет, развенчан герой,
В убойной росе новый гений,
И Парки на вечный покой
Уходят до судных мгновений.

Высокий готический штиль
Расплавился в протуберанец,
На тысячелетия шпиль
Лег черного золота глянец.

Он бренную землю покрыл
Воздушной холодной вуалью,
Ан легче нет ангельских крыл
Пред грозной державною сталью.

Окрест содроганье небес
Библейских внимают колхозы,
А в центре — унылый собес,
Неяркой фольгой блещут розы.

Долит сновидений эфир
В бальзам василькового сбора,
Порой украшает надмир
Банкетным сверканьем Аврора.

Увяз под воскресным дождем
Каблук твой в размешенной глине.
И счеты с судьбою сведем
Сейчас, и заглохнем отныне.