Приходи...
Ты – крылом стучавший в эту грудь,
Молодой виновник вдохновенья –
Я тебе повелеваю: – будь!
Я – не выйду из повиновенья.
Марина Цветаева, 30 июня 1918 г.
Надрывно звонил телефон, в очередной раз пытаясь напомнить о себе…
Он лишь обернулся и, не сделав не единой попытки взять трубку, терпеливо ждал, когда тот, наконец, замолкнет.
Ему нечего было сказать… Он был чертовски обижен. И вовсе не потому, что она вела себя, как избалованный капризный ребёнок, которому вдруг запретили шалить. К подобным «выкрутасам» он уже давно привык, и относился к ним снисходительно, что ли… Как давно смирился и с тем, что приходила она, когда ей захочется, словно всё это время жила вне времени и даже… пространства.
Её появление всегда было неожиданно, без какого-то намёка на визит: будто внезапный порыв ветра принёс откуда-то неповторимый аромат степных трав, еле уловимый запах далёкого костра и свежее дыхание морского прилива. И вот… она уже здесь – такая хрупкая и невесомая, близкая и недосягаемая, долгожданная и непредсказуемая…
Обнимая, она словно растворялась в нём и с упоением слушала каждое слово… А он всё время говорил ей что-то, сбивчиво и быстро, стараясь высказать всё то, что не сказал до этого. Она слушала его и, изредка как бы переспрашивая, поправляла не слишком понятные ей, запутанные фразы, а иногда и вовсе, не дав договорить, заканчивала их, словно читала его мысли. Он восхищался ею, пьянея от объятий, а она по-прежнему восторженно внимала ему, и это могло продолжаться часами. Казалось, уже ничто и никогда не разлучит их… Но потом она так же внезапно исчезала, как и приходила, а он, совершенно разбитый, валился на диван и тут же засыпал со счастливой улыбкой на измождённом лице…
Так продолжалось несколько лет. Он не только привык к ней и её постоянным чудачествам, но и ужасно скучал… Скучал так, что в последние пару лет попросту не ложился спать, пока не услышит знакомые шаги, от которых, казалось, и сердце, как преданная собака, вот-вот вырвется наружу, встречая её ещё на пороге…
Но сейчас он был чертовски обижен на неё. Уже почти полгода она не появлялась и даже не напоминала о себе! Такое случалось и раньше: она, как блудная дочь, могла пропасть, но на неделю-две или на три – не больше! И это были ужасные для него времена. В такие дни, не находя себе места, он метался по комнате, как загнанный зверь: мысли путались в голове и работа не то, чтобы не спорилась – он вообще не мог работать!
Но потом она снова появлялась, и всё вставало на свои места: чувствуя вновь её объятия, он забывал о минутах депрессии, о часах ожидания и о бессонных ночах – словно ничего этого и не было вовсе! И казалось, он готов отдать всё за эти минуты счастья. Лишь бы она была рядом…
Телефон зазвонил снова и, словно решив, что пора с этим кончать, он взял трубку. На другом конце провода неистовствовал редактор:
– Какого чёрта ты не отвечаешь на звонки?! Ты хоть в курсе, что уже давно срываешь нам все планы? Когда я, наконец, увижу то, чем ты занимался последние полгода? Почему ты молчишь?!..
Ему нечего было сказать: муза, без которой из-под пера не выходило ничего путного, вдруг покинула его. Без неё каждая вновь родившаяся строчка казалась ему бездарной нелепостью.
Он молча положил трубку и открыл окно, за которым почерневшими проталинами и оголёнными ветками деревьев уже дышала весна…
Приходи ко мне вместе с зарёй,
Подними меня среди ночи…
Ты читать будешь мне между строчек,
То, что я, всё болея тобой,
Не заметил, не понял, не тронул,
Восседая на призрачном троне,
Зная то, что болею тобой…
Приходи ко мне вместо зари!
Пусть задёрнуты наглухо шторы,
Ты расскажешь мне много историй,
За столом, где так тускло горит,
Абажур, мне подаренный кем-то,
И потоком, волной или лентой,
Всё, что есть для меня – подари…
Приходи ко мне, приходи…
Королевой, распущенной девой,
Избалованной сукой и стервой,
Оставляя лишь холод в груди,
Позволяя лишь только коснуться
Тайных грёз, чтоб на миг окунуться
В этот мир… Я молю! Приходи…
Подвинув стул поближе к распахнутому окну и щурясь в нежных лучах солнца, он закурил, жадно глотая дым… Со стороны могло показаться, что он терпеливо чего-то ждёт. И он ждал… Ждал, когда внезапный порыв свежего ветра принесёт откуда-то издалека неповторимый аромат степных трав, еле уловимый запах далёкого костра и свежее дыхание морского прилива… Очень ждал, когда хрупкая и невесомая, близкая и недосягаемая, долгожданная и непредсказуемая… вдруг вновь появится – ОНА.
Молодой виновник вдохновенья –
Я тебе повелеваю: – будь!
Я – не выйду из повиновенья.
Марина Цветаева, 30 июня 1918 г.
Надрывно звонил телефон, в очередной раз пытаясь напомнить о себе…
Он лишь обернулся и, не сделав не единой попытки взять трубку, терпеливо ждал, когда тот, наконец, замолкнет.
Ему нечего было сказать… Он был чертовски обижен. И вовсе не потому, что она вела себя, как избалованный капризный ребёнок, которому вдруг запретили шалить. К подобным «выкрутасам» он уже давно привык, и относился к ним снисходительно, что ли… Как давно смирился и с тем, что приходила она, когда ей захочется, словно всё это время жила вне времени и даже… пространства.
Её появление всегда было неожиданно, без какого-то намёка на визит: будто внезапный порыв ветра принёс откуда-то неповторимый аромат степных трав, еле уловимый запах далёкого костра и свежее дыхание морского прилива. И вот… она уже здесь – такая хрупкая и невесомая, близкая и недосягаемая, долгожданная и непредсказуемая…
Обнимая, она словно растворялась в нём и с упоением слушала каждое слово… А он всё время говорил ей что-то, сбивчиво и быстро, стараясь высказать всё то, что не сказал до этого. Она слушала его и, изредка как бы переспрашивая, поправляла не слишком понятные ей, запутанные фразы, а иногда и вовсе, не дав договорить, заканчивала их, словно читала его мысли. Он восхищался ею, пьянея от объятий, а она по-прежнему восторженно внимала ему, и это могло продолжаться часами. Казалось, уже ничто и никогда не разлучит их… Но потом она так же внезапно исчезала, как и приходила, а он, совершенно разбитый, валился на диван и тут же засыпал со счастливой улыбкой на измождённом лице…
Так продолжалось несколько лет. Он не только привык к ней и её постоянным чудачествам, но и ужасно скучал… Скучал так, что в последние пару лет попросту не ложился спать, пока не услышит знакомые шаги, от которых, казалось, и сердце, как преданная собака, вот-вот вырвется наружу, встречая её ещё на пороге…
Но сейчас он был чертовски обижен на неё. Уже почти полгода она не появлялась и даже не напоминала о себе! Такое случалось и раньше: она, как блудная дочь, могла пропасть, но на неделю-две или на три – не больше! И это были ужасные для него времена. В такие дни, не находя себе места, он метался по комнате, как загнанный зверь: мысли путались в голове и работа не то, чтобы не спорилась – он вообще не мог работать!
Но потом она снова появлялась, и всё вставало на свои места: чувствуя вновь её объятия, он забывал о минутах депрессии, о часах ожидания и о бессонных ночах – словно ничего этого и не было вовсе! И казалось, он готов отдать всё за эти минуты счастья. Лишь бы она была рядом…
Телефон зазвонил снова и, словно решив, что пора с этим кончать, он взял трубку. На другом конце провода неистовствовал редактор:
– Какого чёрта ты не отвечаешь на звонки?! Ты хоть в курсе, что уже давно срываешь нам все планы? Когда я, наконец, увижу то, чем ты занимался последние полгода? Почему ты молчишь?!..
Ему нечего было сказать: муза, без которой из-под пера не выходило ничего путного, вдруг покинула его. Без неё каждая вновь родившаяся строчка казалась ему бездарной нелепостью.
Он молча положил трубку и открыл окно, за которым почерневшими проталинами и оголёнными ветками деревьев уже дышала весна…
Приходи ко мне вместе с зарёй,
Подними меня среди ночи…
Ты читать будешь мне между строчек,
То, что я, всё болея тобой,
Не заметил, не понял, не тронул,
Восседая на призрачном троне,
Зная то, что болею тобой…
Приходи ко мне вместо зари!
Пусть задёрнуты наглухо шторы,
Ты расскажешь мне много историй,
За столом, где так тускло горит,
Абажур, мне подаренный кем-то,
И потоком, волной или лентой,
Всё, что есть для меня – подари…
Приходи ко мне, приходи…
Королевой, распущенной девой,
Избалованной сукой и стервой,
Оставляя лишь холод в груди,
Позволяя лишь только коснуться
Тайных грёз, чтоб на миг окунуться
В этот мир… Я молю! Приходи…
Подвинув стул поближе к распахнутому окну и щурясь в нежных лучах солнца, он закурил, жадно глотая дым… Со стороны могло показаться, что он терпеливо чего-то ждёт. И он ждал… Ждал, когда внезапный порыв свежего ветра принесёт откуда-то издалека неповторимый аромат степных трав, еле уловимый запах далёкого костра и свежее дыхание морского прилива… Очень ждал, когда хрупкая и невесомая, близкая и недосягаемая, долгожданная и непредсказуемая… вдруг вновь появится – ОНА.