Зарастают поля и лужки
Ивняком и чертополохом.
Бродят пьяные мужики,
Сокрушаясь, как бабы охают.

И в медвежьем бору парадокс:
Вместо сосен – пеньковая роща,
А некошеный сенокос
На корову рогатую ропщет.

От распущенных леспромхозов
До, годами не крашенных, школ,
Под напором суровых морозов
Мощный смерч безнадеги прошел.

А в двадцатом веке, когда
Мы пытались создать что-то новое,
Не поэт, не певец, а солдат
Обозначил его, как «Свинцовый».

Стыдно мне за тупое бездействие!
Будто в черной упарились бане.
Я и сам предпочел лицедействовать
В примитивном людском балагане.

Бесшабашный, красивый и вольный,
Настежь выбив души своей дверцу!
Я отдам вам львиную долю
Обреченного львиного сердца.

Забирайте хоть все, не побрезгуйте.
Ну а я постараюсь успеть
Совершить в жизни много полезного,
А, уйдя, на прощание спеть.

Я не гений и не знаменит,
Но расту не плохим человеком.
Только как-то странно звучит:
Я – поэт «Деревянного» века.

И как голый педант при народе,
Под троллейбусный треск проводов,
Я с гитарой стою в переходе
В снаряжении из мыслей и строф.

Гонор громоздким орудьем
Сперло в груди, как грусть.
Я на грузина грудью
Прусь!.. Прусь!.. Прусь!..

Грузди гроздьями грузим,
Резвость не посрамив,
Разум порежем упругий,
Разом все разрулив!

Просто в разнузданной праздности:
Разочарованность – впрок.
Перепродать бы параграфы
Переработанных строк.

Прямо… направо… и по морю!
Прем через бури вперед!
Прав, кто припомнит с прискорбием
ПРАВДЫ дрянной переплет.

Перепродумав порядки,
Прелестью вырастем впредь.
Прежде мы крали украдкой,
Теперь – перестали робеть.

Преданные пророчеству,
Грубо торгуем добром!
Терроризируя творчество,
Бренной тропою бредем…

Рвотным рефлексом разорваны
Кровью вскормленные рты.
Шрамы на мордах уродливы,
Нервы, как трупы мертвы.

От разорения грузный,
Стразами вдрызг разревусь.
Я – «ИНФУЗОРИЙ РАЗУМНЫЙ»
Вызубрил жизнь наизусть!

Минувший август был холодным и сырым,
В который раз стреляюсь холостым…
В почтовом ящике опять одни газеты,
За пол часа уже восьмая сигарета,
В стакане выдохся вчерашний «Арарат»,
Влюбляюсь все не в тех и невпопад.
Вчера ужасно прочитал стихи…
Для большинства кажусь занудным и сухим,
По прежнему боюсь припомнить всуе
О чем не пишут, не поют и не рисуют.
Ушел из дома, дверь, оставив не закрытой
И вновь плачу по всем своим кредитам.
Боюсь, опять начну рубить с плеча…
Мечтая броситься под бампер Москвича.
Погасли лампочками старой пыльной люстры,
Куда-то в зиму спрятанные чувства.
С самим собою режусь в «дурака»,
К соседям снизу в таз, стекая с потолка.
И в гости уже редко кто заходит…
А, в сущности, ни что не происходит:
Менты стоят в очередях за пирожками,
Все мои мысли перепачканы стихами,
В дурацком качестве дебильное кино.
Спасают только эркер и окно…
В Одессе греют животы коты…
Я, как и ты хочу немного теплоты.

Мой друг не выдержал семьи,
Хотя видал не мало.
Его жена с двумя детьми
Осталась за Уралом.

Я осуждать его не стал,
Советчиков – навалом,
Он, просто, видимо устал,
И он имеет право.

Я так боюсь к тебе внезапно охладеть,
Боюсь, когда моя любовь и страсть угаснет,
И не захочется чего-либо хотеть,
И все, что было, станет тусклым и напрасным.

Боюсь, когда субботним вечером, устав,
Поодиночке ляжем в тесную кровать.
И: «Как дела?» мы не спросив и не узнав,
Друг-друга перестанем удивлять.

Когда мы перестанем видеть небо,
И я в проеме виновато обопрусь,
И будто невзначай уйдя за хлебом,
К тебе уже обратно не вернусь.

И будет некуда бежать или пойти.
И, вдруг, от горечи живот и нервы скрутит!
Сойти б с ума и с места не сойти,
В бессвятстве изуродованной сути!

Устав от пьянства, взвесив, что к чему,
Пойму, что жил все это время не любя.
И буду вынужден склонится к одному,
Что все стихи, что я писал — не про тебя.

Я для тебя, уже давно, готов исполнить
Любой твой необузданный каприз.
А ты пытаешься, как-будто что-то вспомнить,
Забывшись куришь у плиты и варишь рис.

Мне вновь и вновь включают треки Полозковой.
Стихи отличные, но все дают понять,
Что все написанное мной — давно не ново,
И что вообще пора завязывать писать.

Пусть далеко мне до Большой литературы,
Твоя уверенность во мне прибавит сил.
А то, что я опять температурю…
Так это я случайно допустил.

В кругу друзей, приятелей, знакомых,
Среди интриг и непонятных совпадений,
Мы будто-бы опять впадаем в кому
И коротаем время между «Дней рождений».

Два непрочитанных письма, стакан воды…
Опять один, курю, стою на остановке…
И мне понадобится лучший поводырь,
Чтобы тебя увидеть в новой постановке.

Как хорошо, что мы друг друга не ревнуем.
Я, как и многие, в любви — немного трус.
Давай обнимемся и нежным поцелуем
Свой Петербург попробуем на вкус.

В замызганной витрине магазина
Я видел мир с обратной стороны.
Шли пешеходы, плавно ехали машины…
И точно так же протекала жизнь.

И я подумал: как не сложно затеряться
На этом фоне бесконечной суеты.
Где все бегут, снуют, кричат и матерятся,
Где чуть ошибся, и ты – уже не ты!

И словно в миг насильного зачатья,
Мне врезалась безудержная мысль.
Что не такие уж мы все друг другу братья.
Мы – лишь статистика, набор нелепых цифр.

Хотим остаться для истории в веках,
Но кто-то, кажется, сказал: «Ни что не вечно.»
И маринуя счастье в собственных слезах,
Мы молча едем по маршруту до «конечной».

А для кого и светофоры не мигают…
Такой, естественно, и в армию не годен.
Он, как и я, который год не высыпаясь,
Давно прострелян сквозняками подворотен.

Страна с похмелья отмечает Новый год!
Хотя, какое там, не те уж нынче зимы.
И спят в обнимку: Эмо, Панк и пьяный Гот,
И каждый третий покупает мандарины.

И мы как буд-то бы все время на прозвоне.
Бегут года и я уже совсем другой.
Настигла старость и Ванн-Дамма со Сталлоне,
И лишь Есенин вечно молодой.

Нам свою жизнь довольно трудно подытожить.
Все разрешится, нужно только подождать.
Но вновь нервирует медлительный прохожий,
Которого никак не обогнать.

Если ты любишь порочных мужчин,
То я для тебя – идеальная пара!
Лишь бы всегда был открыт магазин,
Тогда и проблемы особо не парят.

Не выгоняй из сердца на улицу.
Сегодня на улице страшный ветрище!
Только люби, как в фильмах Кустурицы,
И я снова стану: светлее и чище!

Я утопленник этого города,
Я утопленник целой Страны!
В ожиданьи войны и всеобщего голода,
Я смотрю черно-белые сны.

Здесь мечта зависает над бездною,
Притворяясь безымянной звездой.
Ведь я тоже, как все – живу жизнь бесполезную
И бреду не своей бороздой.

Я терпенье свое изнасиловал,
За малейшую радость борюсь!
И возможно уже, где-то в серых извилинах
Окончательно к маю сопьюсь.

Раздарю себя глупо на фенечки…
Рассчитаюсь душой за долги.
Сеют бабушки голубям крошки и семечки,
Мне же друг мой не подал руки.

Запираясь в бетонных коробках,
Люди ставят на утро будильники.
Плачут в кухнях стыдливо и чувственно-робко,
Размороженные холодильники.

Все уйдет в неизвестность и прошлое,
Под воздействием рыхлого спама.
Телевидение кормит нас шутками пошлыми,
Заменяя реальность рекламой.

И на стыке последних столетий
Мы, как видимо, очень похожи.
Нам хватает всего лишь двух междометий:
Я как буд-то бы счастлив и вы, как-бы тоже.

Я обожаю безобидные предлоги.
Я обожаю пить мартини по ночам…
Любой каприз – лишь бы уснуть в чужой берлоге
В он-лайне чувств своих красивых бывших дам.

Мы можем долго намекать и говорить,
Но я боюсь опять нелепым показаться…
Еще сильнее хочется любви,
Когда нет смелости, в своей любви признаться.

И сколько их – упущенных знакомств?
В чужих гостях, при неудачной пьяной сводне,
Или на встречном эскалаторе метро…
Вчера… Потом… Но только не сегодня.

И я плачу за то, что изменял.
Простившись, молча исчезаю в шахте лифта.
И та, что выбрала сегодня не меня,
Уже в стихах найдет достойнейшую рифму.

В ее утробе уже зреют: сын и дочка,
А я приюта себе вновь не нахожу.
Мне повезет, коль я рожу хотя бы строчку…
Ведь я отныне каждым словом дорожу.