Трещит камыш от жажды и от судорг,
Тропа вздувается, как рыба на песке;
Я вышел, братцы, чтоб увидеть чудо,
Желанье проверяя в сапоге.

Как битый пёс, без зрения и слуха,
Иду вперёд по дивному чутью,
Где небо придавило синим брюхом
Стран неоткрытых колею.

Спешу, и ветер в спину бьёт наотмашь,
И вызывает на перегонки,
Я убегаю от того, что тошно,
Пока в бегах не лопнут сапоги.

Вот пересёк нешуточные мили,
Волнуя как мозги, так и сердца.
Дышал вином, помахивал кадилом,
И каждый принимал за подлеца.

И всё с того, что я, на лица глядя,
Читал любые помыслы, судьбу…
Кто ж виноват, что вы, как на плакате,
Все мысли выставляете на лбу?

Немало истоптал я троп и истин,
И вслед порой глядел слезливый взгляд;
Но только всё уже понятно в жизни,
А где места, которых не понять?

Ну, где же, братцы, притаилось чудо,
В котором усомниться бы не худо?

Едва сказал, и чую: понеслось –
Несёт меня уверенно авось, — Поднялся холм, и пьяным рухнул наземь,
И развернулся вдруг передо мной,
Как лисий мех, замотанный в рулон — Кудрявый лес – оранжевый и красный,
Звенящий медно-бронзовой листвой!

А сверху из расколотого неба,
О камни разбиваясь головой,
Бьёт водопад; по локоть с рукавом
Светило в воду лазает лучом,
Как лапою в душистый мёд медведи.

И волны белым ворохом сирени
Пушисто сыпятся по чёрным валунам,
По берегам румяной мажут пеной,
Как молоком по треснутым губам.

Ах!
Распорот воздух, как косою мышца,
Отбросив луч, как воду от весла,
Стеклянные вдруг объявились птицы!
Разбросили прозрачные крыла,
И осторожно мчат, чтоб не разбиться,
И оттого не сесть им никогда…

А там, внизу, бредёт в потёмках кто-то,
Сверкая, как лопатою, клешнёй –
Рога оленьи, шкурою обмотан,
То ль человек, а то ли – домовой.

На теле – будто вырезаны — жабры,
Рожок на шее взмыленной крючком;
И, словно в пальцах сдавленная жаба,
Меж рёбер сердце вздулось пузырём.

«Не может быть!» — я пошатнулся аж,
В глазах рябит и волосы обмокли, — Обман, рисунок, выдумка, мираж,
Кто пошутил здесь, будь он проклят?

А тот, с клешнёй, поднёс ко рту рожок,
И дунул так, что заложило уши…
И каждый медно-бронзовый листок
Зашлёпал о соседа дружно.

И полилась кругом такая звень,
Такое содрогание и грохот,
Что триста колоколен в Божий день
Подобной мощи передать не смогут.

И ветер с оголённым топором
Вдаль побежал, деревья вырубая,
И отовсюду спаянным кольцом
Откликнулись с истерикой и лаем, — И ржанье, ропот, цоканье подков,
И вопли, от которых стынь по коже,
На зов несутся ото всех концов
Такие твари, быть каких не может!

Кого здесь нет! Перемешав тела,
Слепив несовместимые породы,
Выходит белка с крыльями орла,
И лошадь с головою бегемота.

А следом, как на голых мослаках,
Влача, как сани, за собою брюхо, — Ползёт жираф на рыбьих плавниках,
Скручённый бесом, но живуч испугом.

Шакалы, как барчата по двору,
Во львиных шубах щеголяют сонно;
А чайка, не подняв жеребый круп,
Стучит крылом и бьётся ввысь сподоннок,
Так – вылакав всё молоко – телёнок,
Стучит голодной нюшкой по ведру.

Парад продолжился: раздутые клопы,
Ей-ей как кляпы, взбухшие от течи;
Кротам прозревшим выданы горбы,
Ярмо воловье – воробьям на плечи.

Столпились – в мыле, пыльные – в кружок,
И тот, с клешнёй, кивнул им головою,
И следом каждый, чем сумел и смог,
Ему ответил;
Тут они гурьбою

Обнялись так, что не сыскать прорех,
Слепились, как земля и небо,
Чтобы конечности, разбитые на всех,
Прижать друг к другу и построить тело.

Жирафу – его шею поднесли,
А он приставил плавники акуле;
Там – полу-крокодил с полу-косулей,
Друг к другу части битые примкнули,
Как к старым пням срублённые стволы.

Там — с чайкой жеребец обмотан,
Волочит козье вымя богомол,
А тут, обнявшись, три слона и вол,
Отобразили хором кашалота.

И так стоят – для преисподней герб,
Дыша одним тяжёлым организмом;
Толпа неровностей, изломанных судеб,
Разбитая мозайка жизни…

Я не стерпел, я бросился бежать,
Взрезая бороздой поляны,
Не видя ничего, молюсь я: «Свят!
Пошли ты им небесной манны!»

Бегу, дроблюсь; в глазах и мгла, и дым,
От бега разрывает селезёнку,
Как будто по следам моим
Вся нечисть бросилась вдогонку.

Я взвыл, как муха в сжатом кулаке,
И, отупев, упал на чью-то землю;
И помню только ломоту в ноге,
И чьих-то рук наброшенные петли…

2.

Очнулся я; сон обдирает боль;
Грудь ровно набирает вкусный воздух,
Я въелся в жизнь, как в шубу моль,
И отвыкать как будто поздно.

Я вытянулся… как же хорошо!
Дождь в окна бьёт просыпанною сливой;
Я рядышком кувшин с вином нашёл
И потянул губой лениво.

И только спохватился: что за дом?
К кому я в гости, не спросясь, прилажен?
Как яблоком, хрустит камин огнём,
За дверью приглушённый кашель.

Я глянул из окна: сердитый дождь
Во всю бранит сконфуженную землю;
И двор на двор не очень-то похож:
Кругом – то на прищепках рожь,
То врезанный в берёзу вентиль.

То под веранду костыли,
То вовсе чучело кентавра;
А там – немножечко вдали –
Следы не зверя, динозавра!

И это вызвало не страх –
Я хохотал, как полоумный! –
Представьте только: в наших днях
Такой диковинный рисунок.

Какой же это юморист
Себя обклеивает сказкой?
А может, моден здесь турист
И гид имеется с указкой?

По крайней мере, я не внял;
Уже мне это стало скучным;
Все сказки в мире, как не жаль,
Мы делаем из средств подручных…

Тут постучались и вошли,
Я обернулся – некто двое
(должно, спасатели мои,
и, стало быть, супруг с женою).

Одеты тоже с юморком,
Но, видимо, они привыкли — На нём: цилиндер башмаком,
И, словно кролика питон,
Колготки заглотнули икры.

Сюртук, как брешь на корабле,
Разорванными швами брызжет;
И раскраснелся бант бесстыже,
Как рак, ошпаренный в котле.

Она же – выглядит недурно,
Хоть время, как бездарный врач,
Прогнало плоть по процедурам:
Болезни, тяготы и плач;
Лицо, как сахаром калач,
Присыпано лимонной пудрой.

Смешлива; может быть, глупа;
Одета так же, как и ближний;
В своей покорности слепа,
Она его счастливей трижды.

Представив грубый маскарад,
Стоят, обваленные в перья;
«Из сказки мы!» — кричал их взгляд,
Я молча отвечал: не верю.

«Ну, добрый день! – воскликнул муж, — Как вам спалось? Ей-ей, неплохо?
Ах, да! Позвольте: я – Килуж,
Хозяин этого порога.

Моя супруга – Акшыпулг,
Весьма, весьма довольна вами;
Мы приглашаем вас к столу,
На ужин – плюшки с пирогами!»

И тут, почтительно присев,
Скорее удалились оба;
Я принял всё за полу-блеф,
Не любопытствуя особо.

3.

Мы за столом; охрипший дым,
Как волос, спутанный под шапкой,
Под потолком лежит охапкой,
На выход не найдя трубы.

Свет, раздирая абажур,
Рукой прошлёпывает тени,
Как тёплой глиной штукатур
В стене замазывает щели.

Дубовый стол — полуовал –
Завален плюшками, а сзади,
Как шумный зритель на параде,
Шипит торжественно мангал.

Как пряди сыпятся от ножниц,
В бокалы валится вино;
Хозяйски, будто на наложниц,
На звёзды пялится окно.

Ночь разошлась рекой морозной,
И лунный диск, упав во тьму,
Как буйвол, растопыря ноздри,
С теченьем не справляясь грозным,
Идёт всей тушею ко дну…

Едим мы молча; точно медь,
Погнуты аппетитом лица;
Укутав ноги в толстый плед,
Мне не хотелось суетиться.

Они прожгли меня насквозь,
Разглядывая нос и руки,
Что я в стесненье произнёс:
«А-а… как же я попал к вам, други?»

Дурная пауза снята,
Они заулыбались тут же:
«Мы вас нашли в своих местах,
Вы тихонько лежали в луже!»

— Ах, да! – смутясь, ответил я, — Я, кажется, бежал кого-то,
Или чего-то… — до меня
Стучалась память неохотно. –

Бежал… кого же я бежал?
Там были звери… Вроде, звери;
Мне было их до рвоты жаль
И страшно так, что я поверил…

— Пустое. – Обрубил Килуж, — Должно быть, просто лихорадка –
От наших комаров и луж
Недалеко и до припадка!

— Нет, нет! Я видел, Боже мой!
Сейчас я вспоминаю ясно:
Они – разорваны, как язвой,
Собрались по частям гурьбой
И стали двигаться ужасно!

Друг друга с силой обхватив,
Они в одно врастали тело…

— Пустое! – снова был призыв, — Вам померещилось! Не дело
Блуждать по свету одному.
А, кстати, вы откуда родом?
— А? Что? Да это ни к чему.
Послушайте: они, уроды…»

— Довольно же! – сорвался крик,
Как лошадь старая с обрыва;
Килуж схватился за кадык;
Набилось горло мокрым хрипом,
Как сеть бушующею рыбой.

Он сжался. Маслобойкой стыд
С лица расплёскивал сметану;
Поднялся он и, сев навзрыд,
Об стол царапнулся случайно.

Кивнув растерянно жене,
Он молча потянул из кружки:
— Вопросы эти не ко мне,
Я напросто сдуваю стружки.

…Но всё-таки? – я был упрям,
Порвался губ багровый ситец.

— Ну, ладно, расскажу я вам,
Вы только лишь не усомнитесь».

Он закурил. Мальчонкой дым
Из трубки заболтал ногами;
Супруга села рядом с ним,
Водя по фартуку руками,
Как по озёрам лебедями.

Он суетился. Пьяный дождь,
Буяня, колотил по окнам;
Скребла ногтём по коже дрожь,
Перебирали пальцы локон.

«Я, как рассказчик, может плох,
И вспомнить ли деталей пропасть?
Но всё же…»
И глубокий вдох
Взял за язык, как за шнурок,
Рванул и – всколоколил голос…

Я слушал.
По лбу лился пот,
Как жидкость из раскисшей брынзы;
Взрыхляя мозг, как огород,
Захлопнув на ухмылку рот, — Я так стеснялся усомниться.

4.

Рассказ

Когда-то на лицо земли,
Сухой осыпанное оспой,
Явились люди белой кости,
Опавшие, как мотыли,
Спалённые горящим воском.

Народ добротен, сыт и твёрд,
Всегда в поту косая сажень;
Потомки руссов, то ли орд,
А может, древнеримских башен, — Не важно. В общем, в глубине
От войн, маразмов и политик,
Они устроились на дне,
Куда последний разум вытек.

Задрав повыше рукава,
Согнув коричневые спины,
Как кружкою по дну ведра,
Скребли бардовые пустыни.

Надеясь из пустой земли
Себе вина и хлеба выжать,
Они, как жадный ювелир,
В расчётах набивали грыжу.

Но лишь была бесплодной твердь.
Ветра высушивали зёрна;
Лучи от солнца, будто свёрла,
Тела буравили до чёрта,
А разгулявшаяся смерть
Хватала каждого за горло.

Костлявый голод по мозгам
Прожорливой стучался ложкой,
На язвы рвал руками кожу,
Как старые мешки по швам.

А люди, словно бубенцы –
Трезвонят от ударов пуще:
Порвали спины на рубцы,
Чтоб небо за кошмар гнетущий
Спустило с барских плеч им тучу.

И жгли костры на мертвяках,
И в трубы набивали души,
Как ядра в горловину пушек,
И дули, в Тех, Кто в облаках.
Но… то ли в ядрах вышел брак,
А может, цель не на местах?..

Тогда, предчувствуя конец,
Все стали бредить неким чудом,
Как верит зрению слепец,
От сна не отойдёт покуда.

Послали к Господу гонцов,
Как шакалят на поиск крови,
И ждали, чавкая лицом,
Как разорвавшейся мозолью.

Но вот, как молния в прыжке
Впивается деревьям в брюхо,
Звук топота вцепился в ухо,
Надежда завертелась глухо,
Как кот, ошпаренный в мешке.

И видно всем: как Божий знак,
Как жизни крик на поле мёртвых,
Несётся к ним на лошадях
Гонец, в руках несущий свёрток.

Кобылок остужая прыть,
Он от везенья пел и плакал:
«Я ездил к Богу! – говорит, — Но мне открылся лишь оракул:

Огромен. Раненным орлом
С небес к нам выброшен волною,
В пески уткнулся головою
И белым водопадом брови
Его закрыли, как плащом.

Обрушив руки в океан,
Как землекоп в сырую землю,
Он с рыхлых плеч сдувает пену,
Как стриженную шерсть баран.

Измятой жёлтою скалой
Торчит из водопада сердце,
Заломлен шапкой меховой
На волосах солёных месяц.

По пояс потонув в земле,
Лежит, расквашенный, как небо,
Как туша кабана – в котле
Торчит, не поместив всё тело.

Должно, на грузных мослаках
Не удержался в облаках –
От ангелов сорвался в пропасть,
Сочится чёрный рот смолой,
Мозги пиявкою гнилой
Из уха выпивает совесть.

А ноги, провалясь в пески,
Клещами, ржавыми баграми
До синей содраны крови,
До пепла прожжены кострами,
И грешники, вцепившись ртами,
Налипли, точно волдыри,
С той – тёмной – стороны земли…

………………………………….

И нам оракул тот предрёк:
Падут дожди на эти земли!
Вот только в семилетний срок
Опять всё высохнет до пепла, — Бог зол. Мы совершили бунт:
Ушли от всех и степь лохматим;
Так взбеленившийся табун
Уходит, выломав ограды,
И долго вымокший пастух
Его сгоняет тщетно в круг.

Бог злится, что мы дымом шатким
Там распластались, где нельзя,
И нелюдимые поля
Разворотили наглой тяпкой.

Хребты непуганым зверям
Коленом гнули, не кобенясь;
Смотали небо, как аркан,
На локти одуревших мельниц.

Бог зол… И взмахом кочерёг
Угли бросая на лопатки,
Он засухой в семьлетний срок
Нас будет жечь по коже гладкой.

Но если мы в себе тверды
И в семилетье не ослабнем,
То, полагаясь на труды,
Одной ногой держась, как цапли,
Другою не заденем грабли.

В пол упираючись ослом,
Напасти все перенесём.

А если нет – то наши стопы
Пускай протопчат все сугробы!»

* * *

И дождь пошёл!.. Сердитый дождь;
Срываясь пальцами худыми,
Он бил пощёчинами рожь
И небо выжимал, как вымя.

Тряся разбитой головой
И воздух сотрясая тряпкой,
Он мчался, словно половой,
Размыть следы за каждой шавкой.

Стремясь во всякое окно
Прозрачным телом просочиться,
Он разливался, как вино.
Простудой охмеляя лица.

Бежал за девкой, как кобель,
Давясь истерикой и лаем,
То рвал рубаху на себе,
Пустой грудиной щеголяя.

То угасал, раскрыв рукой
Грозой замыленное солнце,
И спал на радуге рябой,
Как на заборчике пропойца.

Но отшумел…
Косая рожь,
Как кура от петушьей силы,
Тихонько выпрямляла спины,
Так вдруг по людям пронеслось,
Мол, родила старушка сына…

Ах, батюшки! Да как же так?
И, воробьём к молочной сливе,
Все ринулись дознать пытливо:
Хороший иль недобрый знак?
И что – лицо там или рыло?

А вышло, что малец мальцом,
Цыплёнок жёлтый на насесте;
Но ахнули все об одном:
Родимым светится пятном
На лбу, как вырезанный, крестик…

«Хороший знак! – решил совет, — Ребёнок нам ниспослан Богом!
Должно быть, в завершенье бед
Его послали нам ко сроку.»

* * *

С чего старушка родила? –
Спросил бы кто, глядящий слева;
Решили, что уже была
История с невинной девой.

И, чтоб не повторяться, Бог
Лучистый плод послал старушке –
Примером для пустых пройдох
И баб, охочих до пирушки.

…Но в правду – было всё мрачней
И ясно, как в лице оттёки, — Один гуляка свёлся с ней
В разгул нешуточной попойки.

И бабка, сплетен постыдясь,
Скрывала в юбках брюховатость;
Прикрыли всё и в этот раз,
Чтоб чище выглядела святость.

Но как бы ни было не так –
Со лба креста никто не вытер:
Для всех дарован Божий знак
И каждый, стало быть, родитель.

5.

Выносите всё из дому скверное,
Причащайте крестами углы;
Не влезайте мозольными нервами
Вы в перчатку его головы. –

Наступая на мир, точно валенок
На торчащий из сена топор,
Он пришёл без щита и без знамени;
Это сердце ещё не закалено,
Эти рёбра не ведали шпор.

Ах, чего ему видеть предсказано?
На какой ему сызнова крест?
Он уже изначально наказанный,
Если с неба на муки полез.

Вы бросаетесь лицами-камнями
В этот взгляд, как в колодцево дно;
По губам, как полозьями санными,
Поскребли раздирающим ртом.

Берегите его, малодушные,
Не спроста посылается знак –
То ли в память, что Богу вы нужные,
То ль в укор о нависших грехах.

* * *

Он рос, как надобно расти, — Среди мамашек и пелёнок;
К давно немолодой груди
Подброшен словно кукушонок.

Смотря на свет, как лось в ружьё,
Отроду не слыхавший выстрел,
Он в каждые глаза ковшом
Влезал, чтоб всё со дна разбрызгать.

И смех, как в бочки виноград,
Ронял в протянутые уши,
И окунал лицо им в души,
Как в гриву руки конокрад.

…Найдя под ворохом скорлуп
Яйцо надежды неразбитым,
Отцы шептались деловито,
А детвора визжала вслух:
Растёт, мол, будущий Спаситель.

Всем замерещились лучи,
С волос спадающие густо,
Что каждый пробовал в ночи
Следить за головою-люстрой.

А после – видели рубец,
Едва заметный на ладошке,
И, говорят, его малец
Умело прятал под сорочкой.

Раз поднесли его к воде:
Он соскочил и прям по волнам
Запрыгал, брызгами довольный, — Так, стоя на спине коровьей,
Смешливо пляшет воробей!

Болтали, что он спал крестом;
Что рвал пелёнки, как оковы;
А как –то утром был на нём,
В макушку врезанный ножом,
На голове венец терновый…

Старушка-мать, не утерпя,
Всех прихожан погнала с дому,
Мол, поисщупали дитя,
Что у него на жизнь аскома.

И — как ни упирался люд,
Для свиста в рот вставляя пальцы,
Она им – шиш, а Божий суд
Взрастит по своему согласью.

И так осталося дитя
Взрослеть, за матушкой следя.

7.

Года идут. Добротно или скверно –
Года умеют много не сказать;
Растёт ребёнок духом эфемерным
И клушкою над ним печётся мать.

Малец! Ему б в рубашку пузырём
Набить туман, как пух в подушку,
Рот подставлять разбухшей кружкой
Под синь, плескавшую кругом.

В малине бы щекам его молочным
Измазаться, как в глине сапогам;
Ловить лягушек по болотным кочкам
И класть их к бородавчатым рукам.

Ему бы в лес, на самые макушки,
Где, как косарь среди лохматых скирд,
Подмявши тучу, вялый месяц спит;
Ему бы мёда натаскать в кадушке
И после пчёл карябать волдыри.

Ему б искать всего и доискаться,
А на любой запрет рыдать навзрыд!
Глядеть на солнце, растопыря пальцы,
И мерить ногу в ямках от копыт…

Но нет! – сплошным вниманием обложен,
Он зреет, как без солнца виноград,
Храня для дел спасительских и Божьих,
Его в своих ладонях прячет мать.

И оттого, ни в чём не понимая,
Он с детства приучился знать одно:
Родился он для выявленья рая,
А как – пока инструкций не дано!..

8.

А время злым подрывником
Подкопы выкопав наскоро,
Уже закладывало порох –
Семь лет отпорото ножом,
Как в драке соболиный ворот;
Срок вышел – вышел напролом.

Срок вышел… Но людские души
Плюют на всяческий испуг,
Как пляшет по двору петух,
Не зная, что пойдёт на ужин.

Никто хлебов на чёрный день,
Как волк на зимний месяц падаль,
К себе в чуланы не припрятал;
И воду, словно кровь из вен,
С колодцев не пустил лопатой.

Надежда ластится к сердцам,
Как к спящему птенцу куница:
«Ведь послан же Спаситель нам,
А кто не верит – пусть боится!»

Да только реки, бья ключом,
Под землю затянулись раной;
И тучи от лучей бегом,
Как от собак, вертя хвостом,
Ушли верблюжьим караваном.

Ветра небритою щекой
О землю высохшую трутся,
Торчат колосья пятернёй,
Зерном наполненные куцо.

Но люди ждут, взвалив на горб
Авось извечный и тяжёлый,
Вот так осёл не распряжённый
Уходит за телегой в топь…

Проходит день,
И ночь;
Неделя
Сошла, не выплакав дождей;
И вот уж паника назрела
И души, как на копья тело,
Подняв, швырнула на людей,
И ткнула в спины им: «Скорей!».

Они спешат толпой голодной,
Стучат в тугие ворота,
Им отпирает неохотно
Старушка-мать…
— Неси дитя! –
Кричат озлобленные глотки, — Неси!

Она его несёт:
— Не бейте, миленькие, только.
Браните, но не бейте хоть!»

Дитя по кругу обступили:
— Спасай! Ведь ты спаситель наш!
Ты погляди: все рожи в мыле,
А руки – хоть извёсткой мажь.

Спасай! Даруй хоть каплю чуда!
Найди до Господа свой лаз!
Даруй хоть что-нибудь, покуда
Не передохли все из нас!»

Ребёнок их обвёл глазами,
Заря пылала на щеках,
Он тихо повернулся к маме
И молвил: «Матушка, а как?»

……………………………….

И тут, как бешенство в собаке,
Злость пробежала по толпе,
Со дна души поднялась накипь:
«Но мы же верили тебе!»

Схватили за волосы, с визгом
Давай его трясти, душить:
«Мы ж думали с тобой без риска,
А ты, паскуда, лыком шит!»

И били, и бранили гнусно,
Одежду рвали и клялись,
Что если завтра будет пусто,
То вовсе перерубят жизнь.

Рыдая трепетней и жальче,
Что и чертям не перенесть,
Старушка выла: «Бедный мальчик,
Вот так ты и попал на крест!»